На улице Мынтулясы - Элиаде Мирча. Страница 11

— А вы его видели?

— Видел, и много раз, как он работал, то есть показывал фокусы, хочу я сказать. В первый раз — у лесника во дворе. Было это в воскресенье, к вечеру. Все мы, человек десять, дожидались, когда запрягут лошадей: каждого на следующий день с утра ждали дела в Бухаресте. «Прошу немного внимания, я вам кое-что покажу!» — воскликнул Доктор и хлопнул в ладоши, чтобы все замолчали. Он принялся вышагивать перед нами, сунув руки в карманы, насупленный, погруженный в свои мысли. И вдруг поднял руку и поймал что-то в воздухе. Мы увидели, что это длинная стеклянная лента. Он осторожно положил ее на землю и стал растягивать. Вскоре лента превратилась в стеклянный лист шириной примерно метра в полтора. Уложив этот лист на землю, он загнул край и стал вытягивать дальше. Стекло так и тянулось за его руками, и через две-три минуты образовался стеклянный бассейн несколько метров длиной и шириной. Из земли забила вода и наполнила этот бассейн до краев. Доктор взмахнул несколько раз руками, и в воде появилось множество больших разноцветных рыб. Мы все окаменели. Доктор закурил сигарету и, повернувшись к нам, предложил: «Подойдите ближе, присмотритесь получше к рыбам и скажите, какую бы вы хотели получить!» Мы подошли к аквариуму и дружно нацелились на большую рыбу с розовыми глазами и голубым плавником вроде гривы. «Ага, — воскликнул доктор, — прекрасный выбор! Это иктис колумбариус, редкая рыба из южных морей». Тут он, даже не вынув изо рта сигареты, прошел, словно тень, сквозь стекло и оказался в аквариуме. Постояв среди рыб, чтобы мы могли получше рассмотреть его, и не переставая дымить сигаретой, Доктор прогулялся по аквариуму и поймал колумбариуса. Выйдя из аквариума точно так же, как и попал туда, он еще раз затянулся сигаретой и протянул нам рыбину. Будто во сне, смотрели мы, как она бьется, но еще больше поразил нас Доктор: он был совсем сухой, ни капельки воды ни на лице, ни на одежде. Кто-то из ребят взял рыбину, но она вырвалась и упала в траву. Все бросились ловить ее. Доктор захохотал, схватил колумбариуса, подошел к аквариуму и сквозь стекло пустил его в воду. Потом хлопнул в ладоши, и аквариум вместе с рыбами исчез...

— Великий иллюзионист! — воскликнул человек за столом.

— Именно великий, — подтвердил Фзрымэ. — Но то, о чем я рассказываю сейчас, пустяки по сравнению с тем, что он показывал в городках и на ярмарках, особенно в то лето, когда возил с собой Оану и мальчишек. Вы, конечно, понимаете — после того, чему я был свидетелем в лесу Пасеря, мною владела одна лишь мысль: вновь увидеть Доктора. Я пустился по его следам. Поездом я доехал до Домнешть, что в сорока километрах от Кымпулунга, и пробыл там целых пять дней, поскольку в городке была большая скотная ярмарка и Доктор устраивал представления по два-три раза на день и всегда разные. Каждый раз менялся и церемониал — ему нравилось окружать свои номера великой пышностью, словно торжественные действа. В первый день Ликсандру появился на белом коне, разодетый, словно принц. Он ездил по всему городку, не произнося ни слова. Я говорю, что это был Ликсандру, потому что я его знал и даже разговаривал с ним утром того же дня. Его трудно было узнать, потому что Доктор изменил его внешность: Ликсандру стал выше, солиднее и выглядел парнем лет двадцати. Пышные волосы спускались на плечи, как было принято в стародавние времена. Черты лица вроде бы не изменились, но стали красивее, а взгляд приобрел глубину, благородство и какую-то отрешенность. Что уж говорить об одеянии и лошади, на которой он восседал! Народ так и валил вслед за ним. Не одна сотня людей тянулась хвостом до самого шатра Доктора. А шатер этот был огромный, и каких только цирки выступают. И как его возил Доктор на двух бричках, переезжая с места на место, понять было невозможно. У входа зрителей встречал измененный до неузнаваемости Ионеску. Был он высокий, толстый, чернокожий и губастый, как арап, в одних шароварах и с ятаганом. «Заходите! Заходите, поселяне! Собираем на приданое Оане!» — кричал он. Входивший тут же натыкался на боярский стол, за которым восседал Алдя с вызолоченными ногами, вокруг стояли мешки, набитые золотыми. «Пять банов! Пять банов! [5] А я вам сдачу!» — выкрикивал Алдя. Люди отдавали монетку и получали в качестве сдачи золотой. «Только знайте, они старинные, хождения не имеют», — разъяснял Алдя, запуская руку в мешок и пересыпая золотые.

— Колоссальный иллюзионист! — воскликнул хозяин кабинета.

— Действительно колоссальный! — подтвердил Фэрымэ. — Я заглянул в мешки с золотыми. «Они, господин директор, уже не имеют хождения!» — предупредил меня Алдя. И вправду, там оказались талеры Марии Терезии, монеты времен Петра Великого и множество турецких... Но все это было пустяком по сравнению с тем, что мы увидели потом. Когда народу набилось в шатер до отказа, вышел Доктор. Был он во фраке и в белых перчатках. Длинные иссиня-черные усы тщательно закручены. Он хлопнул в ладоши, и из-за занавеса появилась Оана, Она единственная осталась такой, какой я ее знал. Она ни в чем не изменилась, хотя и была одета по-другому. В белом трико, облегавшем ее тело, она казалась настоящим изваянием. Доктор поднял руку и поймал в воздухе коробочку, величиной не более тех, в каких продают в аптеках пилюли. Он принялся ее растягивать, и та на глазах стала увеличиваться. Доктор растягивал ее то с одного бока, то с другого, то сверху, то снизу до тех пор, пока не вырос ящик метра два в длину, а также в ширину и в высоту. Он дал этот ящик Оане, и она подняла его на вытянутых руках над головой. Теперь, Когда Оана стояла неподвижно, держа огромный ящик, она еще больше была похожа на статую, она казалась кариатидой. Доктор с весьма довольным видом прошелся перед ней, потом опять поднял руку и на этот раз поймал спичечный коробок. Достав из него несколько спичек, поколдовал над ними и сотворил лестницу, которую и прислонил к ящику. Потом, обращаясь к публике, воскликнул, делая широкий жест: «Уважаемые власти, прошу вас!» Но поскольку никто не решился выйти вперед, Доктор стал приглашать поименно, словно знал этих людей с незапамятных времен: «Господин примарь, прошу, господин примарь, вместе с примарицей! И Ионела возьмите с собой... Начальник поста, господин старшина Нэмалосу, прошу вас сюда. И вас, господин учитель...» Одного за другим вызывал он людей из толпы, брал за руку и просил, поднявшись по лестнице, войти в ящик. Люди нерешительно топтались, но, оказавшись у лестницы, послушно поднимались наверх и исчезали в ящике. Так в ящике оказались примарь и примарица с сынишкой Ионелом, школьный учитель, начальник жандармского поста, помощник примаря со своим многочисленным семейством, потому как явился он на представление с тремя невестками, а те, соответственно, со своими детишками. Вслед за ними Доктор стал выкликать по именам всех подряд, без разбора, и таким образом в ящике исчезло еще человек тридцать-сорок. Самым последним Доктор пригласил священника, который только что явился. Шагнув навстречу толпе, он воскликнул: «Прошу вас, батюшка, прошу, святой отец!..» Священник сначала противился: «Это что за дьявольщина, Доктор?» — «Прошу, ваше преподобие, все собственными глазами увидите...» Батюшка, некогда осанистый и видный мужчина, а теперь уже старик, как бы против своей воли медленно поднялся по лестнице и исчез в ящике. Оана все это время стояла совершенно неподвижно, словно держала на руках всего лишь какой-нибудь платок. После того как пропал и священник, Доктор поднялся по лестнице и принялся манипулировать с ящиком. Он постукивал по нему то сверху, то снизу, то по бокам, поглаживал его и давил обеими руками. Когда ящик уменьшился наполовину, он взял его из рук Оаны и на глазах у собравшихся принялся вновь давить на него и постукивать. Через несколько минут ящик превратился в то, чем он был с самого начала, — в аптекарскую коробочку. Повертев ее в руках, пока она не стала величиною с боб, Доктор спросил: «Кому дать?» Откуда-то из глубины раздался старческий голос: «Дай ее мне, Доктор! Там все мои внуки». Доктор щелкнул по коробочке ногтем, но она была так мала, что, взлетев в воздух, мгновенно исчезла. Тут же раздался хлопок, и все, кто исчез в ящике, — и поп, и примарь, и все остальные — оказались среди толпы, каждый на своем месте, где стоял и раньше.