На улице Мынтулясы - Элиаде Мирча. Страница 23

Он продолжал писать каждый день, но теперь уже тщательно обдумывал и внимательно перечитывал каждую страницу, прежде чем передать охраннику. Он отдавал себе отчет, что помимо воли постоянно возвращается к событиям, которые кажутся ему важнейшими, но если чего и страшился, то не самих повторений, а неправильных толкований, порожденных несколькими вариантами одних и тех же историй. Фэрымэ понял это, когда через несколько недель вновь очутился в кабинете Думитреску.

— Можно сказать, что я желаю вам добра, — начал Думитреску вместо приветствия. — Но сам себя спрашиваю: почему? Ведь я же не писатель и по характеру своему вовсе не склонен обмирать при имени артиста или писателя, что случается со многими, кто здесь работает. Возможно, вы поняли, — тут губы его скривились в горькую усмешку, — что ваши россказни прошли через многие руки и их читали даже люди, облеченные большой ответственностью, уже не говоря о писателях, как молодых, так и пожилых.

— Этого я не знал, — Фэрымэ залился краской, — не знал, что...

— Теперь знаете, — оборвал его Думитреску. — Хочу обратить ваше внимание также и на то, что для меня литературные достоинства ваших показаний не имеют никакого значения. Меня интересует исключительно ход следствия, об этом я и хочу побеседовать с вами. Из многих, слишком многих сотен страниц, которые вы исписали к настоящему времени, из всех устных показаний, какие вы дали, становится совершенно очевидной связь Ликсандру с Дарвари.

— Они были друзьями еще с начальной школы...

— Я не говорю ни о начальной школе, — прервал Думитреску, — ни об их дружбе с Оаной, Замфирой и другими. Я говорю об их связи в тридцатом году, когда Дарвари вместе со своим самолетом оказался в России.

— Они и тогда были друзьями...

— Из ваших показаний этого не следует. Вы противоречите сами себе. Я как-нибудь покажу выдержки из ваших показаний, и вы убедитесь, что путаетесь, а иногда и противоречите себе. Мне бы не стоило говорить вам об этом, — тут Думитреску сделал многозначительную паузу, — но вполне возможно, что, сам того не замечая, я желаю вам добра. Я задаю себе вопрос: вы путаетесь потому, что не помните досконально, как было дело, или же потому, что хотите что-то скрыть? Если вы действительно хотите что-то скрыть, то могу вас заверить, вы тешите себя иллюзиями. Л в вашем весьма почтенном возрасте питать какие-либо иллюзии было бы опрометчиво...

Наступило молчание.

— Я понял, — заговорил Фэрымэ, пытаясь улыбнуться. — Понял и очень вам благодарен. Скрывать я ничего не собирался. Но я понимаю, почему у вас создается такое впечатление: когда события изложены не столь полно, как это следует, порой возникает путаница, отчего и некоторые подробности выглядят так, будто противоречат целому. Как учитель, я понимаю это. Поэтому впредь я буду внимательней и постараюсь писать как можно четче.

— Это в ваших же интересах. — Думнтреску нажал на кнопку. — Между прочим, — тут он пристально посмотрел в глаза Фэрымэ, — могу сообщить вам один факт, о котором сами вы никак узнать не могли: Дарвари не добрался до России. И самолет, который он угнал, тоже не нашли, хотя и с нашей, и с русской стороны велись долгие поиски. Надеюсь, вы понимаете, что это значит...

В тот день Фэрымэ почти ничего не написал. Долго сидел он сжав виски руками и склонясь над бумагой. Наконец пришло решение, и он начал выстраивать даты: 1700 (Аргира), 1840 (Селим), октябрь 1915 (Йози), осень 1920 (свадьба Оаны), 1919-1925 (Марина), 1930 — Дарвари... Тут он остановился и невидящим взглядом уставился на цифры. Потом, точно очнувшись, принялся тщательно и методично все это вымарывать, часто макая перо в чернильницу.

На следующий день он снова принялся описывать события 1914—1915 годов, вплоть до исчезновения Йози, но уже сжато и четко. С этого момента он каждый день резюмировал, сухо, в казенном стиле, всю цепь событий, предшествовавших исчезновению сына раввина, которые в то же время имели прямое или косвенное отношение к улице Мынтулясы.

Прошло около недели, и охранник вновь разбудил его среди ночи.

— Пожалуйста, машина пришла. Прошу на прогулку, — улыбнулся он.

Фэрымэ приехал на виллу за полночь. Анка Фогель сидела за письменным столом перед грудой бумаг и курила. Рядом на маленьком столике стояли две бутылки шампанского.

— Добрый вечер, Фэрымэ! — воскликнула она. — Садитесь и закуривайте. — И через стол протянула пачку сигарет. — Расслабьтесь. Выпейте шампанского. — И она разлила вино по бокалам.

— Большое спасибо, — закивал Фэрымэ.

— Переведите дух, а потом продолжите свой рассказ. Но не так, как вы любите: все, что в голову взбредет, а только то, что интересует меня. К примеру, сегодня расскажите о свадьбе Оаны.

— Если вы позволите, я бы начал с истории Замфиры...

— Вы же говорили, что она растянулась на двести лет, — улыбнулась Анка Фогель.

— Я изложу наикратчайшим образом. Ведь если вы не будете знать, что произошло двести с лишним лет тому назад, вы не поймете свадьбы Оаны, а тем более того, что случилось после нее.

Анка Фогель пожала плечами и снова наполнила свой бокал шампанским.

— Возможно, вы припоминаете, — начал Фэрымэ, — что жена боярина Йоргу Каломфира, прекрасная Аргира, была весьма слаба глазами. Она обожала книги, но не могла прочесть их собственными глазами, а только брала в руки, гладила, подносила к лицу, чтобы разобрать хотя бы название, а потом передавала своей компаньонке, гречанке, чтобы та читала вслух. Помимо стихов, романов и описаний всяческих путешествий Аргире необычайно нравился театр. Это была подлинная страсть, и лишь только она обвенчалась с Каломфиром, как тут же попросила разломать в доме стену, разделявшую два больших зала, и заменить ее колоннами, а также устроить сцену. Сама она была столь близорука, что участвовать в спектаклях не могла, хотя и очень этого хотела. Так что она довольствовалась тем, что придумывала костюмы для своих знакомых и их детей, которые разыгрывали разнообразные сцены. Аргира любила костюмы ярких, ослепительных цветов. Она сама выбирала сукна, бархат, шелк и сочетала их так, чтобы они бросались в глаза: огненно-красный бархат — с белоснежной чесучой, шерстяные ткани, шитые золотом, — с турецкими шелками, зелеными, голубыми, оранжевыми, потому что цвета она различала и издалека. Во время спектаклей она сидела в кресле прямо напротив сцены и следила за текстом, потому что сама знала его наизусть. Муж ее, как я уже говорил, потратил целое состояние на докторов и шлифовальщиков стекол. Но все было напрасно: какие бы очки она ни надевала, глаза ее начинали слезиться. Ни один врач не доискался до причины, почему глаза Лргиры не выносили никаких увеличительных приборов. Лекари и знахари перепробовали все мыслимые и немыслимые снадобья и зелья, но все было тщетно, пока в один прекрасный день после утренней воскресной литургии не поднялась к ней в комнату молодая девушка из ближнего села. «Я — Замфира, — заявила она. — Я умою тебе лицо этой водой, и Господь Бог вернет свет твоим глазам...» Так все и произошло: Аргира умылась целебной водой и стала видеть, как видят все люди. Она обняла Замфиру, осыпала ее подарками и каждый день стала приглашать ее в свои покои. Вскоре она выдала Замфиру замуж за доверенного человека своего отца — Мынтулясу, подарив ей дома и земли, на которых потом и выстроилась улица Мынтулясы, но это уже другая история, и, возможно, я ее расскажу в другой раз, когда будет случай... Теперь же я хочу рассказать вам, — продолжал Фэрымэ, закуривая новую сигарету, — что кузина Драгомира, скульпторша, чье настоящее имя было Марина, с детских лет знала все эти истории и Замфира представлялась ей вроде святой. Марина была даже похожа на Замфиру, а может, она и была Замфирой, вернувшейся на землю спустя двести лет, чтобы научить людей видеть. Марина считала, что люди разучились смотреть вокруг себя и все грехи и все зло проистекают от того, что в наши дни люди почти ослепли. А чтобы излечить их от слепоты, есть только одно средство: научить их смотреть произведения искусства, и в первую очередь скульптуру. Поэтому-то она и питала такую слабость к Оане, постоянно навещала корчму и рисовала девушку, заполняя набросками целые альбомы. Она утверждала, что Оана достойна быть моделью для богини.