Тукай - Нуруллин Ибрагим Зиннятович. Страница 17

Вернувшись домой из паломничества в Мекку, Гумер-хальфа по просьбе Габдуллы рассказал шакирдам о своем путешествии и, в частности, о церемонии поклонения Каабе. Однокашник Тукая так передает рассказ Гумера: «Каждый паломник должен обойти Каабу семь раз, но не обычным шагом, а особым. Надо упереть руки в боки, чуть присесть, делать шаг наискось влево, затем вправо и притом поворачиваться во все стороны, словом, надо привести в движение все свое тело». По настойчивой просьбе Габдуллы хальфа даже показал, как это делается. Шакирды покатывались со смеху, а Габдулла и вовсе довел их до колик, заметив: «Зачем так далеко ездить, чтобы повидать, как ходят паломники в Мекке? Можно заглянуть в ближайший сумасшедший дом!»

Долго еще потешались шакирды. «Каждый день посредине комнаты ставили сундук или стол, и начиналась ходьба вокруг Каабы. Первым эту операцию проделывал Тукай, а вслед за ним и остальные», – пишет тот же однокашник.

Очень рано Тукай стал задумываться о вопросах, касающихся не только «мусульманского» мира. Общественно-политическая жизнь всей России так или иначе проникла и в старые татарские медресе.

Медресе, стремившиеся сохранить независимость от властей, причиняли начальству немало беспокойства, Чему там учат? В каком духе воспитывают шакирдов? Не распространяют ли таких крамольных идей, как панисламизм или сепаратизм? Не настраивают ли молодежь против царя?

В министерстве просвещения одни считали, что надо незамедлительно взять медресе под жесткий контроль министерства, прекратить обучение на родном языке, другие же (и их точка зрения перевесила) стояли за гибкую политику. То есть пусть пока все будет как есть, следует лишь усилить надзор за учащимися.

Мы не знаем, посещал ли медресе «Мутыйгия» инспектор министерства просвещения, но из воспоминаний достоверно известно, что едва ли не каждую неделю приходил полицейский.

Едва длинноусый толстый полицейский с надменным видом появлялся перед шакирдами, ему навстречу выходил Габдулла. Изобразив на лице сладкую улыбку, он гнусавым голосом обращался к околоточному: «Джантимер-ага, Джантимер-ага» (буквально – железная душа, одно из татарских имен. – И.Н.). И, мешая русские слова с татарскими, прибавляя к последним окончание «ский», ловко вкрапливал в свою речь оскорбительные для полиции выпады, а шакирды давились от смеха.

Любопытно, что позднее Тукай в своих фельетонах часто называл полицейских джантимерами.

Веселое богохульство Габдуллы, а также попытка писать стихи по-русски были вызваны уверенностью в себе, которой он проникался в эти годы. Он становится известен как поэт не только в стенах медресе «Мутыйгия», но и во всем городе.

Теперь Габдулле писалось легко – к этому времени он усвоил технику стиха, ему не надо было мучительно искать рифмы, они приходят сами собой. Нет недостатка в темах и сюжетах. А в наблюдательности ему отказать трудно. В новом классе началось обучение по джадиду. Учителем там стал Нури-хальфа. Но Габдулла видит, что Нури безграмотен, хотя мнит себя эрудитом, любит погулять, поесть, повеселиться и знает, что ему многое сойдет с рук, ибо навязан он был в медресе попечителем Муртазой Губайдуллиным, коему доводится зятем. Нури, чтобы не идти в солдаты, принял какой-то яд, от которого у него перекосило рот.

Габдулла сочинил на Нури сатиру, где высмеивает невежество, скрывавшееся под огромной чалмой и напускной важностью. Умственное и физическое убожество Ну-ри вызывало прямые ассоциации с запущенностью самого медресе – «не жилье, а логово для зверя». Стихи Габдуллы были написаны на разговорном языке, сравнения взяты из реального быта.

Но вот вместо Муртазы-бая попечителем назначают Валиуллу Хамидуллина, который засучив рукава принимается за ремонт медресе. И вот из-под пера Габдуллы выходит стихотворение, где купец Валиулла в духе старой поэзии сравнивается с солнцем, уподобляется «святым угодникам», именуется «защитником веры Мухаммеда, любимцем пророков».

Если принять во внимание, насколько ограничены были материальные возможности медресе, то надо думать, что во время ремонта удалось лишь залатать дыры, подправить рамы да перекосившиеся двери и, может быть, покрасить полы. Валиулла Хамидуллин к своим обязанностям относился добросовестно, но, конечно уж, на святого угодника никак не походил. Кое-кто может предположить, что неумеренная хвала была не столько данью старой поэтике, сколько хорошо замаскированной иронией, но вряд ли это предположение основательно. Габдул-ла слагал в эти годы подобные же панегирики, в которых никак невозможно усмотреть иронии и сегодня. Так, однажды, когда приятель написал о нем хвалебную статью, он в ответ послал стихи, где называл приятеля «превосходным писателем, чье перо служит нации», а его статью именовал «зерцалом истины».

Габдулла жаждет попробовать себя во всех поэтических жанрах, в том числе и панегирических, которые занимали важное место в классической восточной и старотатарской поэзии. Он пока еще убежден, что поэзия делится на низкую и высокую и что превознесение до небес – главная отличительная черта последней.

Габдулла в эти годы сочинял много. Но не хранил написанного, не дорожил им. Так было в юности, так было и позднее. И потому от той поры дошли до наших дней лишь те его стихотворения, которые попали в рукописные издания или сохранились в памяти современников. Справедливости ради нужно заметить, что стихи этого периода Тукай в свои книги не включал, очевидно, сознавая их несовершенство. И действительно, если сейчас они представляют интерес, то лишь потому, что помогают увидеть ступени, по которым поэт поднимался к зрелости.

В конце 1904 года Габдуллу вместе с другими шакир-дами пригласили на свадьбу: женился сын бывшего попечителя медресе Муртазы-бая. На пиршестве Габдуллу усадили рядом с мелкими торговцами. В стихотворении сложенном по этому поводу, он написал:

Эти строчки уже предвещали: недолог срок, когда Габдулла, став Тукаем, напишет знаменитую поэму «Сенной базар, или Новый Кисекбаш».

Глава третья

На заре творчества

1

Винтовочными залпами, прозвучавшими на Дворцовой площади столицы, начался 1905 год. Эти залпы убили у простых людей веру в добрые намерения царя.

Кровавый отсвет петербургского неба пробудил и уральцев. Подпольные кружки социал-демократов распространяли листовки и прокламации с призывом бросать работу. Весной… впервые в истории Уральска открыто проводится маевка. Учащаяся молодежь, передовая интеллигенция, рабочие в назначенное время собрались у здания женской гимназии на Большой Михайловской и, выстроившись в колонну, направились в Ханскую рощу, любимое место отдыха горожан. Как только колонна вышла за город, над ней взвилось красное знамя, заалели на солнце слова: «Да здравствует Первое мая – праздник труда!» Полиция пыталась разогнать демонстрантов, но часть из них переправилась на другой берег Урала и довела манифестацию до конца.

Был ли Габдулла свидетелем первой в Уральске демонстрации и маевки? Несомненно.

Такие бойкие шакирды, как он, не оставляли без внимания ни одного события в городе. Женская гимназия расположена недалеко от медресе «Мутыйгия», всего в одном квартале от дома Галиасгара Усманова, и напротив здания «русского класса», где учился Габдулла. Скорее всего он сам был в колонне демонстрантов, по крайней мере до налета полиции.