Император - Эберс Георг Мориц. Страница 116

– Как тот египтянин, который хотел поймать чудесную рыбу и наконец закинул свою удочку в песок?

– Человек поступил разумно.

– Вот тебе и на!

– Какая-нибудь чудесная вещь находится не там, где все ищут ее. Гоняясь за истиной, мы не должны бояться и болота.

– А христианское учение, вероятно, и есть такая трясина.

– Пожалуй, называй его так, если хочешь.

– В таком случае берегись, чтобы не увязнуть в ней.

– Я буду беречься.

– Ты недавно говорил, что между ними есть и хорошие люди.

– Да, некоторые. Но другие! Вечные боги!.. Простые рабы, нищие, обедневшие ремесленники, мелкий люд, неученые, нефилософские головы и, кроме того, множество женщин!

– Так избегай их!

– Именно тебе не следовало бы давать мне такой совет.

– Что ты хочешь этим сказать?

Первый подошел ближе к своему товарищу и шепотом спросил его:

– Откуда же, по твоему мнению, я беру деньги, которые плачу за нашу еду и за наше жилище?

– Пока ты не крадешь их, это для меня безразлично.

– Когда они выйдут у меня, ты же спросишь об этом?

– Конечно нет. Мы добиваемся добродетели и делаем все, чтобы сделаться независимыми от природы и ее требований. Но, разумеется, она нередко заявляет свои права. Ну, так развяжи язык. Откуда ты берешь деньги?

– Вон у тех, что там внутри, деньги не держатся в кошельке. Помогать бедным – это их обязанность и, несомненно, их удовольствие. Таким образом, они дают мне каждую неделю несколько драхм для моего нуждающегося брата.

– Тьфу! Да ведь ты единственный сын своего покойного отца.

– «Все люди – братья» – говорят христиане; следовательно, я имею право называть тебя моим братом, не прибегая ко лжи.

– Ну, так иди туда, если хочешь, – засмеялся другой, ударив своего товарища по плечу. – Не пойти ли и мне с тобою к христианам? Может быть, они и мне будут выплачивать недельный паек для моего голодающего брата, и тогда у нас будет двойной обед.

Киники громко засмеялись и разошлись в разные стороны. Один пошел обратно в город, а другой – в сад христианки-вдовы. Арсиноя вошла туда раньше нечестного философа, не будучи задержана привратником, и направилась в дом вдовы Анны.

Чем ближе приближалась она к своей цели, тем с большей озабоченностью старалась придумать, каким образом, не пугая больную сестру, сообщить ей о страшных событиях, о которых Селена все равно должна будет когда-нибудь узнать. Ее беспокойство было немногим меньше ее печали.

Когда она вспомнила о последних днях и о разных происшествиях, которые они принесли с собой, то ей показалось, что она была причиной несчастья своей семьи.

На пути к Селене она не могла пролить ни одной слезы, но часто тихо стонала. Одна женщина, которая несколько времени шла рядом с ней, подумала, что девушка, должно быть, чувствует какую-нибудь сильную боль, и, когда Арсиноя обогнала ее, она посмотрела ей вслед с искренним сожалением: стоны этого одинокого существа звучали так жалобно.

Один раз Арсиноя остановилась посреди дороги и подумала, вместо того чтобы обратиться за советом к Селене, попросить помощи у Поллукса. Мысль о возлюбленном настойчиво примешивалась к ее горю, заботам и к упрекам, которые она делала сама себе, и к ее висевшим в воздухе смутным планам, которые она, не привыкшая к серьезным размышлениям, пыталась начертать для будущего.

«Поллукс добр и, наверное, готов будет помочь», – думала она; но девическая робость удержала ее от посещения его в такое позднее время; да и как она могла найти его и его родителей?

Местопребывание сестры было ей известно, и никто не мог лучше умной Селены обсудить их положение и дать ей более разумный совет.

Поэтому она не повернула назад, а поспешила как можно скорее к цели и теперь стояла перед домиком в саду.

Не отворяя дверь, она еще раз подумала о том, как ей подготовить Селену к ужасным вестям и сообщить их ей. При этом все случившееся выступило в ее уме с полной ясностью, и она снова заплакала.

Впереди и позади нее шли в сад вдовы Пудента, поодиночке, по двое и более значительными группами, мужчины и закутанные женщины.

Они шли сюда из мастерских и канцелярий, из маленьких домиков в соседних переулках и из самых больших и великолепных домов на главной улице. Каждый из них – богатый купец или раб, который едва ли мог назвать своей собственностью грубый балахон или бедный передник, бывший на нем, – шел серьезно, с видом какого-то достоинства. Один, встречая за воротами другого, приветствовал его как друга. Господин со слугой, раб с хозяином обменивались братским поцелуем, так как община, к которой они принадлежали все, представляла собою как бы одно тело, оживленное духом Христа, тело, в котором каждый член должен был считаться равноценным другому, как бы ни были различны их духовные или телесные дарования и их имущественное положение. Перед богом и Спасителем богатый судовладелец и седобородый ученый мудрец стояли не выше беззащитной вдовы и невежественного, искалеченного побоями раба.

По воскресеньям все христиане без исключения собирались для божественной службы. Сегодня, в среду, каждый, кто мог и кто желал, явился в загородный дом Павлины для братской трапезы. Сама она жила в городе и предоставила в распоряжение единоверцев своего квартала огромную парадную залу, которая могла вместить несколько сот человек.

Божественная служба в узком смысле слова отправлялась утром.

По окончании дневной работы христиане собирались у одного стола, чтобы потрапезовать вместе, а в иные положенные сроки – чтобы причаститься.

После заката солнца приходили для совещаний старейшины, дьяконы и дьякониссы общины, большинство которых весь день было занято работами по своим различным мирским профессиям.

Павлина, вдова Пудента, сестра архитектора Понтия, была богатой женщиной и вместе с тем предусмотрительной хозяйкой, не считавшей себя вправе значительно уменьшить долю наследственного имущества, принадлежавшую ее сыну. Этот сын, участник в торговле своего дяди, жил в Смирне и избегал Александрии, потому что ему не нравились связи его матери с христианами. Павлина заботливо остерегалась трогать предназначенный для него капитал и не позволяла себе тратить на угощение своих единоверцев больше, чем это стоило другим богатым членам общины, собиравшейся в ее доме. Богатые приносили с собою больше, чем нужно было для них самих; бедные были всегда желанными гостями и не тяготились благодеянием, которым они пользовались, так как им часто говорили, что их хозяин не какой-нибудь человек, а Спаситель, который призывает к себе, как гостя, каждого, кто с верою следует за ним.