Император - Эберс Георг Мориц. Страница 121

– О! – вскричала Бальбилла с глубоким сожалением. – Бедный, славный человек! А мой бюст? Мы должны отыскать его. Как только представится случай, я попрошу императора.

– Адриан ничего не желает слышать о нем. Поллукс чувствительно оскорбил его.

– От кого ты знаешь это?

– От Антиноя.

– Мы видели вчера и его! – вскричала Бальбилла с живостью. – Если есть на свете человек, которому дано явиться в божественном образе, то это Антиной.

– Мечтательница!

– Я не знаю никого, кто мог бы смотреть на него равнодушно. Это прекрасный мечтатель, и страдальческое выражение его лица, которое мы заметили вчера, есть не что иное, как безмолвное горе всякого совершенства об утраченной радости возрастания и созревания для воплощения идеала, который он уже представляет сам в себе.

И очарованная, словно перед глазами ее возник образ некоего бога, поэтесса устремила взор в вышину.

Вер слушал ее с улыбкой.

Наконец он прервал ее, погрозил ей пальцем и сказал:

– Поэтесса-философка, прелестная девушка, остерегайся, как бы не сойти тебе с твоего Олимпа к этому мальчику. Когда фантазия соединяется с мечтательностью, то составляется чета, парящая в воздушных облаках и не способная подозревать даже в туманной дали присутствие надежной почвы, о которой говорит твой оракул.

– Глупости! – вскричала Бальбилла с негодованием. – Чтобы влюбиться в статую, для этого нужно, чтобы сперва Прометей одушевил ее огнем и духом.

– Эрот, – возразил претор, – иногда заступает место несчастного друга богов.

– Настоящий Эрот или поддельный? – спросила Бальбилла насмешливо.

– Разумеется, не поддельный, – отвечал Вер. – На этот раз поддельный Эрот играет только роль доброжелательного предостерегателя и заступает место архитектора Понтия, которого так боится достойная, охраняющая тебя матрона. Под веселый шум вакхического праздника вы с ним, как я слышал, вели такие же серьезные разговоры, как два седых философа, которые прогуливаются в стое 139 среди внимающих им учеников?

– С разумными людьми ведут разумные речи.

– А с неразумными – веселые. Как я рад, что принадлежу к числу неразумных! До свидания, прекрасная Бальбилла.

И претор быстро удалился.

У Цезареума он сел в колесницу и поехал на Лохиаду.

Его возница правил вместо него. Сам он задумчиво смотрел на свиток в своей руке. Этот свиток содержал в себе результат вычисления звездочета рабби Симеона Бен-Иохая, и результат этот был такого рода, что мог смутить веселое расположение духа даже этого легкомысленнейшего человека.

Когда в ночь, предшествующую дню рождения, претор будет наблюдать положение звезд на небе в связи с тем, какое было замечено при его рождении, то он, по уверению Бен-Иохая, должен найти, что до конца второго часа пополуночи все благоприятные планеты предвещают Веру прекрасный жребий, счастье и величие. Но при наступлении третьего часа несчастье и смерть должны завладеть домом его счастья. В четвертом часу его звезда исчезнет, а то, что произойдет на небе еще кроме этого, не будет иметь уже никакого отношения к претору и его судьбе. Звезда императора победит звезду Вера.

Из приложенной к письму еврея таблицы претор мог извлечь очень немногое, но это немногое подтверждало то, что было сказано в письме.

Кони претора бежали быстро. Он размышлял, что ему остается делать при этих неблагоприятных обстоятельствах для того, чтобы не быть вынужденным отказаться вполне от высочайшей цели своего честолюбия.

Если наблюдения рабби окажутся верными, в чем Вер не сомневался ни на одно мгновение, то его надежда на усыновление, несмотря на помощь Сабины, исчезнет навсегда.

Как может Адриан избрать своим сыном и наследником человека, которому суждено умереть прежде его самого? Как может он, Вер, ожидать, что император соединит свою счастливую звезду с звездой другого человека, предвещающей смерть?

Эти размышления не привели его ни к чему, и, однако же, он не мог избавиться от них, пока возница не остановил вдруг лошадей у самого края проезжей дороги, чтобы дать дорогу процессии выборных от египетских жрецов, направлявшейся на Лохиаду.

Ловкость и сила, с какой его слуга разом остановил горячих коней, вызвали его одобрение и возбудили в нем мысль отважной рукой остановить колесо Фортуны.

Когда процессия жрецов перестала его задерживать, он приказал вознице ехать медленно, так как желал выиграть время для размышлений.

«До третьего часа пополуночи, – думал он, – все идет наилучшим образом; после четвертого на небе происходят только такие вещи, которые совсем не касаются меня. Разумеется! Овцы играют вокруг мертвого льва, а осел даже лягает его копытом, когда он болен. В коротком промежутке между третьим и четвертым часом стекаются вместе все зловещие знаки. Они явятся, но…» И с этим «но» претор почувствовал как бы просветление в мыслях.»… Но разве император непременно должен их увидеть?»

Взволнованное сердце Вера начало биться скорее, его мозг стал работать усиленнее; он велел вознице сделать крюк, так как желал иметь побольше времени для того, чтобы дать вырасти и созреть зарождавшимся в нем мыслям.

Вер не был интриганом. Легкою поступью, беззаботно шел он через главные двери, презирая вход с заднего крыльца. Только ради величайшей цели своей жизни он был готов пожертвовать своими склонностями, удобствами, гордостью и воспользоваться любым средством без разбора. Для этой цели он уже сделал многое, лежавшее у него на совести, а кто украл из овчарни одну овцу, тот сам не заметит, как украдет и другую. За первым недостойным поступком, который совершил человек, легко следует второй и третий.

То, на что решился Вер, он считал не более как обыкновенным действием необходимой обороны. Все дело было только в том, чтобы отвлечь императора на один час от праздного занятия, от наблюдения звезд!

Было только два человека, которые могли ему помочь в этом – Антиной и раб Мастор.

Сперва он подумал о последнем; но язиг был неизменно предан своему повелителю, и, конечно, его нельзя было подкупить. И притом – фи! – ему вовсе не пристало прибегать к сообществу какого-то раба!