Император - Эберс Георг Мориц. Страница 131

На пути туда молодая римлянка сказала своей спутнице:

– Понтий своими разговорами отбил у меня охоту посылать розы. Больной все-таки остается прекрасным Антиноем, и если бы кто-нибудь мог вообразить… Я делаю, что мне нравится, а все-таки лучше не заказывать букет садовнику.

Город был вне опасности, пожар начал утихать.

До самого полудня архитектор Понтий не имел покоя.

Лошади под ним выбились из сил и были заменены свежими, но его крепкое тело и здравый ум не поддавались усталости.

Как только он мог считать свою задачу выполненной, он отправился домой. Ему нужно было немного отдохнуть, но уже в передней своей квартиры он нашел множество людей, покушавшихся на его отдых.

Человек, живущий общественной жизнью и стоящий во главе крупных предприятий, не может безнаказанно отлучиться на несколько дней из своего дома. За это время накопилось множество требований, и теперь вся масса их хлынула на вновь прибывшего подобно реке из отворенных ворот шлюза, которые ее задерживали.

По крайней мере двадцать человек, услыхав о возвращении архитектора, ожидали его в приемной и кинулись к нему, как только он показался.

Он видел, что некоторые из них пришли по важным делам, но чувствовал, что дошел до крайней границы своих сил, и решился доставить себе несколько часов отдыха во что бы то ни стало.

Обыкновенно спокойная, рассудительная натура этого серьезного человека не выдержала этого напора нетерпеливых требований, рассчитанных на его неутомимую энергию. Сердясь, жалуясь, негодуя, он указал на свое почерневшее от копоти лицо и, прокладывая себе путь через толпу ждавших его людей, вскричал:

– Завтра, завтра, даже, если уж это так необходимо, еще сегодня вечером, после заката солнца! Но теперь я нуждаюсь в отдыхе, отдыхе, отдыхе! Вы ведь сами видите, в каком я состоянии.

Все, даже надсмотрщики за постройками и поставщики, явившиеся по самым неотложным делам, отступили; только один старик, домоправитель сестры Понтия Павлины, удержал его за закоптевший от дыма и во многих местах прожженный хитон и быстро проговорил тихим голосом:

– Моя госпожа кланяется тебе. Ей нужно с тобой поговорить о некоторых вещах, не терпящих отлагательства. Я не смею оставить тебя, прежде чем ты дашь мне обещание навестить ее сегодня. Наша колесница ждет тебя у ворот сада.

– Отошли ее домой, – возразил Понтий не совсем ласковым тоном. – Павлина может потерпеть несколько часов.

– Мне приказано привести тебя к ней тотчас же.

– Но в таком состоянии, так… так я не могу приехать! – вскричал архитектор запальчиво. – Неужели вы не хотите ни с чем считаться… А впрочем… Кто может знать… Скажи ей, что через два часа я буду у нее.

Отделавшись и от этого посетителя, Понтий принял ванну. Затем он велел подать себе закуску, но даже во время еды и питья он не оставался праздным. Он читал полученные в его отсутствие письма и рассматривал некоторые рисунки, сделанные его помощниками.

– Поспи хоть часок, – упрашивала старая ключница, его бывшая кормилица, любившая его как родного сына.

– Я должен ехать к сестре, – ответил он, пожав плечами.

– Да ведь мы знаем ее, – возразила старуха. – Она посылает за тобой из-за каждого пустяка, а ты нуждаешься в отдыхе. Хорошо ли я положила тебе подушку? Скажи сам: не живется ли легче, чем тебе, последнему из твоих каменщиков? Ты даже во время еды не даешь себе отдыха. Бедная твоя головушка, она никогда не знает покоя; твои ночи превращаются в дни, ты должен работать, и опять всегда работать. Желательно бы знать, для кого.

– Да, для кого? – вздохнул Понтий, подкладывая руку под голову. – Видишь ли, мать моя, за работой должен следовать отдых так же неизменно, как ночь за днем, как лето за зимою. У кого в доме есть что-нибудь дорогое его сердцу, например хорошая жена и веселые дети, которые украшают время отдыха и делают это время лучшими часами дня, тот поступает умно, когда старается продлить эти часы, но со мной дело обстоит иначе.

– Почему же иначе, мой Понтий?

– Дай мне договорить. Ты ведь знаешь: ни болтовня в банях, ни продолжительное возлежание за трапезой не доставляют мне удовольствия. Во время перерывов в работе я остаюсь наедине с самим собой и с моей превосходной старухой Левкиппой. Часы отдыха для меня не прекраснейшие сцены, а пустые антракты на арене жизни, и потому ни один здравомыслящий человек не поставит мне в упрек то, что я стараюсь наполнить их полезной работой.

– Что же следует из этой разумной речи… Только то, что тебе следует жениться.

Понтий вздохнул, а Левкиппа вскричала с жаром:

– Тебе не придется искать! Знатнейшие отцы и матери будут гоняться за тобой и приведут к нашим дверям прекраснейшую из своих дочерей.

– Девушку, которой я не знаю и которая, может быть, только испортит мои антракты, тогда как теперь я, по крайней мере, употребляю их с пользой.

– Говорят, – возразила старуха, – женитьба – это игра в кости. Одному выпадает много, другому – мало очков. Одному достается жена, подобная трудолюбивой пчелке, другому – надоедливая муха. В этом есть некоторая доля правды; но я прожила жизнь с открытыми глазами и видела часто, что многое в браке зависит также и от мужа. Такой человек, как ты, сделает и из мухи пчелу, которая приносит в дом мед. Разумеется, выбирать надо осмотрительно.

– Каким же образом?..

– Нужно прежде всего посмотреть родителей, а потом уже дочь. Девушка, окруженная добрыми нравами в доме разумного отца и добродетельной матери, вырастает…

– Где же я найду такое чудо в этом городе? Нет, нет, Левкиппа, все должно остаться покамест по-старому. Мы оба исполняем свой долг, мы оба довольны друг другом…

– А время летит, – прервала своего господина ключница. – Тебе скоро будет тридцать пять лет, а девушки…

– Оставь их, оставь их! Они найдут других мужей. А теперь пошли ко мне Сира с башмаками и паллием и вели принести носилки. Павлина ждет меня уже достаточно долго.

Путь от жилища архитектора до дома его сестры был длинен, и, пока его несли туда, у него было довольно времени для размышлений, но он не думал о совете Левкиппы – жениться. И хотя образ одного женского лица наполнял его сердце и ум, в настоящую минуту он не чувствовал расположения восторгаться прелестным образом Бальбиллы, а скорее с какой-то жестокой проницательностью мысленно отыскивал в нем все, что противоречило высочайшим требованиям, какие можно предъявить женскому совершенству. Ему было трудно найти в этой римской девушке разные недостатки и недочеты, и все-таки он должен был признаться самому себе, что все они неразрывно соединены с ее натурой и что она не осталась бы самой собою, если бы освободилась от них вполне. Каждая из ее слабостей в конце концов казалась этому строгому человеку, выросшему в правилах стоической школы, даже как бы преимуществом.