Император - Эберс Георг Мориц. Страница 59

– Это позор, это подлость! Мою накидку, Клавдия! Ни одного мгновения дольше не стану я служить мишенью для злых и грубых шуток этого человека.

– Что за низость так издеваться над девушкой твоего положения! – вскричала матрона. – Вероятно, носилки нас ждут на улице.

Архитектор Понтий услыхал гневные слова Бальбиллы. Он вошел в мастерскую без Поллукса, еще разговаривавшего с префектом, и серьезно сказал, подойдя к Бальбилле:

– Ты вправе негодовать, благородная девушка. Эта глиняная вещь – оскорбление, и притом грубое во всех своих чертах; но ее сделал не Поллукс, и нехорошо осуждать, не разузнав.

– Ты защищаешь друга! – вскричала Бальбилла.

– Я не сказал бы неправды даже ради моего брата.

– Как друг твой в шутках, так и ты в серьезной речи умеете придавать себе вид правдивой честности.

– Ты раздражена и не привыкла сдерживать свой язык, – возразил архитектор. – Повторяю, эту карикатуру сделал не Поллукс, а один ваятель из Рима.

– Кто именно? Мы знаем их всех.

– Я не смею назвать его.

– Вот видишь. Пойдем, Клавдия!

– Останься, – сказал Понтий решительно. – Если бы ты не была тем, что ты есть, я позволил бы тебе уйти куда хочешь с твоим гневом и с двойной виной на душе, так как ты напрасно оскорбила двух доброжелательных людей. Но ты – внучка Клавдия Бальбилла, и потому я считаю своей обязанностью сказать тебе, что, если бы эту карикатуру сделал Поллукс, его уже не было бы в этом дворце: я выгнал бы его и выбросил бы вслед за ним эту гадость. Ты смотришь на меня с удивлением, потому что не знаешь, кто здесь говорит с тобой.

– Знаю, – отвечала Бальбилла, успокоившись, так как была убеждена, что этот человек, который, сдвинув брови, стоял здесь точно вылитый из бронзы, не лжет и имеет право говорить с нею так необыкновенно решительно. – Как не знать! Ты – лучший зодчий в Александрии, о котором Титиан, после того как мы узнали тебя, рассказывал нам чудеса; но как объяснить твое особенное внимание ко мне?

– Мой долг – служить тебе, хотя бы это стоило мне жизни.

– Твой долг? – воскликнула озадаченная Бальбилла. – Я увидела тебя вчера в первый раз.

– И однако же ты имеешь право располагать всем моим существом и всем, что я имею, так как мой дед был рабом твоего деда.

– Не знаю, – возразила Бальбилла с возраставшим смущением.

– Неужели в твоем доме совершенно забыли об учителе твоего благородного деда, старом Софине, которого Клавдий Бальбилл отпустил на волю и который был также учителем твоего отца?

– Конечно нет! – воскликнула Бальбилла. – Он был превосходный человек и к тому же великий ученый.

– Он отец моего отца, – сказал архитектор.

– Ты, следовательно, принадлежишь к нашему дому! – вскричала Бальбилла и радостно протянула ему руку.

– Благодарю за эти слова, – отвечал Понтий, – а теперь еще раз: Поллукс не имеет никакого отношения к этой карикатуре.

– Сними с меня накидку, Клавдия, – приказала девушка. – Я по-прежнему буду позировать для молодого художника.

– Не сегодня; это только повредило бы работе, – сказал архитектор. – Пусть твоя досада, которую ты высказала так запальчиво, испарится в другой обстановке. Прошу тебя об этом. Ваятель не должен знать, что ты видела эту стряпню, иначе он потеряет свою непринужденность. Приходи сюда с более спокойной душой и оживленная весельем, исполненным грации. Тогда Поллукс будет в состоянии вылепить бюст, который удовлетворит внучку Бальбилла.

– Может быть, также и внука его мудрого, незабвенного учителя, – сказала девушка. Она ласково простилась с архитектором и пошла к выходу залы муз, у которого ждали ее несколько рабов.

Понтий молча проводил Бальбиллу. Затем он вернулся в мастерскую ваятеля и снова плотно закутал карикатуру покрывалом. Когда он опять вышел из-за перегородки в залу, к нему навстречу спешил Поллукс и крикнул ему:

– С тобой хочет поговорить архитектор из Рима. Величественный человек!

– Бальбиллу спешно куда-то позвали, она велела кланяться тебе, – сказал Понтий. – Убери вон ту вещь, чтобы она не увидела ее. Эта штука груба и отвратительна.

Через несколько мгновений он стоял перед императором, который высказал ему свое желание посмотреть сеанс Бальбиллы. Когда архитектор, прося его ничего не говорить об этом случае Поллуксу, рассказал о том, что произошло за перегородками мастерской и как рассердилась молодая римлянка по поводу бесспорно оскорбительной для нее карикатуры, Адриан начал потирать руки и громко засмеялся от удовольствия.

Понтий стиснул зубы и затем сказал серьезным тоном:

– Бальбилла кажется мне веселой девушкой с благородными наклонностями. Я не вижу никакой причины к тому, чтобы ее осмеивать.

Адриан проницательно посмотрел в серьезные глаза смелого архитектора, опустив руку на его плечо, и отвечал с оттенком угрозы в своем густом голосе:

– Тебе, как и всякому другому, пришлось бы плохо, если бы ты сделал это в моем присутствии. Старик позволяет себе играть художественными произведениями, к которым не должны прикасаться дети!

Селена вошла через ворота в необозримо длинной стене из жженого кирпича, окружавшей обширную площадь, на которой были расположены дворцы, водохранилища и дома, принадлежавшие большой папирусной мастерской Плутарха, где она работала вместе с сестрой.

В другое время она легко могла дойти туда в четверть часа, но в этот день она употребила на это больше времени и даже не понимала, каким образом ей удалось, несмотря на сильную боль, держаться на ногах и двигаться вперед. Ей хотелось ухватиться за каждого прохожего, уцепиться за каждую медленно проезжавшую повозку, за каждое вьючное животное, проходившее мимо; но и люди, и животные продолжали идти своим путем безжалостно, не обращая на нее никакого внимания.

Некоторые из спешивших путников толкали ее и едва оглядывались, когда она позади них с тихим стоном останавливалась и опускалась на ближайший порог, на тумбу или на тюк с товарами, чтобы отереть глаза или слегка размять вздувшийся сустав ноги. Делая это, она рассчитывала посредством новой боли хотя бы на несколько минут заглушить старое, длительное и невыносимое страдание.