Луна доктора Фауста - Эррера Луке Франсиско. Страница 13

От этого объяснения унялось и беспокойство Филиппа, и хлеставший по крыше дождь. Снова выглянула луна, и в свете ее Гертруда показалась ему так разительно схожа со своей сестрой, что невозможно было поверить, будто перед ним стоит не хозяйка постоялого двора. Все у них было одинаковое – и смех, и движения, и даже платье.

– Что же вы стоите, сударь! – не без раздражения позвала она, беря Филиппа за руку. – Укроемся под этим навесом. Как ни плоха эта защита, а все лучше, чем мокнуть. Поболтаем, покуда не стихнет ненастье.

Ливень опять припустил, и Филипп решил принять предложение. Лютеций, оставленный снаружи, время от времени ржал и рыл копытом землю.

– Не вы первый, сударь, многие приходят в изумление, повстречавшись со мной или с Бертой…

На память Филиппу вдруг пришел рассказ Гольденфингена об охотнике за ведьмами, который разыскивал в окрестностях Аугсбурга ту колдунью, пролетавшую по сорок миль на помеле. «Не Берту ли искал он? – спросил он себя. – Матерь Божья Зодденхеймская, спаси меня!»

Гертруда, не отпуская его руки, повалилась на сено, и Филипп невольно оказался совсем рядом с нею. Ощутив близость горячего тела, вдохнув терпкий аромат ее волос, он почувствовал, что страх его исчез.

– Говорили тебе, что ты на загляденье хорош? – прошептала женщина, прижавшись к нему еще тесней.

Снова беспокойно заржал жеребец. Филипп обхватил ладонями щеки женщины, собираясь поцеловать ее. Она же ловко вывернулась, оказавшись сверху.

Протяжный собачий вой остановил порыв Филиппа. Явственно прозвучали слова доктора Фауста: «Сторонись распутниц!»

– Изыди, сатана! – в ужасе вскричал он, оттолкнул женщину, выбежал наружу и одним прыжком вскочил в седло. Твердя молитвы, гнал он коня все дальше и дальше, пока не почувствовал себя в безопасности.

Утром он достиг Аугсбурга и сразу же направился к дому банкиров Вельзеров, перед которым бил фонтан, украшенный изваянием Нептуна. Королевский гонец был принят младшим Вельзером – Антонием, которому молва приписывала тесные дружеские связи с Лютером. Его старший брат и компаньон был известен как рьяный приверженец императора.

Вручив Вельзеру послание Фердинанда, Филипп вышел в неосвещенный коридор и тотчас налетел на какого-то человека, который от толчка выронил объемистую стопу листов. Филипп принялся извиняться, но осекся, услышав знакомый хохот Клауса Федермана.

– Откуда ты взялся в Аугсбурге? Ты ведь был в Венесуэле?

– Долго объяснять. Пойдем ко мне, и я все тебе расскажу. По поручению хозяев я дописываю свою книгу, где поведаю о всех моих приключениях и о тех неслыханных возможностях, которые таит в себе этот волшебный край. Вот эта книга! Взгляни! Пощупай, не бойся! Я назову ее «Индийская история». Открой! Читай!

Гуттен послушно развернул рукопись, а Федерман, закрывая за гостем дверь, мягко сказал ему:

– Я, видишь ли, крепко повздорил с Амвросием Альфингером, капитан-генералом и губернатором Венесуэлы. Он оказался сущим мерзавцем! Мало того, что душегуб и кровопийца, так еще и завистлив, как ослица! Мы невзлюбили друг друга с первого взгляда, и стоило мне сказать «да», как Амвросий тотчас говорил «нет». Он поднимал меня на смех и не желал слушать никаких доводов. В один прекрасный день ему вздумалось идти по неразведанным дорогам к Дому Солнца, а меня оставить в Коро своим заместителем. Я ждал, ждал, ждал его возвращения, потом решил, что он, должно быть, давно на том свете, и отправился в путь на свой страх и риск. Через восемь месяцев возвращаюсь в Коро, а он уже там и глядит на меня как василиск, ей-богу! Сажают меня под арест, а потом высылают из Индий сроком на пять лет. Все это произошло в декабре 1531 года, так что мне еще два года ждать возможности вернуться в эту страну обетованную. Чтобы не терять даром времени, заношу на бумагу все, что пришлось повидать и испытать. Ну да ладно, забудем негодяя Амвросия! Послушай-ка лучше, что я видел в Венесуэле. Золото там можно грести лопатой, было бы желание да голова на плечах. Волшебный край! Чего там только нет: и горы, покрытые вечными снегами, вроде наших Альп; и пустыни, как в Алжире; и плодороднейшие земли, как в Андалусии, где никогда не бывает зимы. Какое райское изобилие! Есть плод наподобие испанской груши – только не меньше полфунта весом, с желто-зеленой мякотью и тает во рту, как масло. Индейцы называют его «агвиат». Чудо что такое! А есть дерево вроде смоковницы, но растут на нем, вообрази, не фиги, а что-то вроде дынь, по-тамошнему «папайя». А есть еще гуанабана и айва, непохожая на нашу. А какие животные! Какая у них густая шерсть, какое вкусное мясо! Не сойти мне с этого места, если я вру! Индейцев – многие тысячи. Одни – миролюбивые, добросердечные, и женщины у них хороши на диво, а другие дикого и буйного нрава – этих мы продавали на невольничьем рынке в Санто-Доминго, и с немалой притом выгодой. Есть там и племя пигмеев! А в конце концов я обнаружил южный берег острова Венесуэла. Я нашел южные моря! Понимаешь ли ты, Филипп фон Гуттен, что это значит? И этого мало! Мне доподлинно известно, где находится Дом Солнца! А-а, вижу, ты смотришь на карту? Да, это я начертил ее, предварительно расспросив сотни индейцев. В один голос они отвечали мне, что город золота находится за этим высоким и протяженным горным хребтом. Когда я разыщу его, то стану богаче братьев Вельзеров и императора, вместе взятых. Я разбогатею сам и сделаю богачами всех, кто пойдет за мной, – тебя, например! Еще раз предлагаю: брось ты свое паскудное ремесло во славу их величеств, довольно тебе смотреть, как другие объедаются за столами, где для тебя места не находится! А-а, покраснел? Что ж, я и тому рад! Кому как не мне понять тебя – я сам разрываюсь между Аугсбургом, Лионом и Севильей, скача с поручениями Вельзеров за несчастные девяносто флоринов в год. Но ты меня не жалей и не гляди на меня с таким видом, точно сейчас прослезишься! Два года пролетят незаметно, а я человек везучий. В любой миг может случиться чудо – и я опять на коне!

Пятнадцать дней провел Гуттен в трудолюбивом и процветающем Аугсбурге, дожидаясь старшего Вельзера, которому должен был передать от короля кое-что на словах.

И день ото дня все меньше нравилось ему то, чему он посвятил жизнь.

– Да ты представь только, – искушал его Федерман, – как славно будет присовокупить к знатности твоего рода изрядное состояние. Ведь ты – приближенный императора. Если все пойдет как задумано, ты сможешь выстроить себе дворец напротив императорского, ежедневно будешь видеть государя, а потом – чем черт не шутит – станешь вице-королем в колониях или канцлером.

Гуттен поморщился.

– Не это меня прельщает. Всем сердцем я привязан к императору и Фердинанду. Мне нравится делить с ними их досуги, как в ту пору, когда я был ребенком. Мне нравится сопровождать их на охоте или во время верховой прогулки без свиты. Но ведь существует двор, и придворные докучают им притворной заботой. И все они жаждут почета, титулов, славы. Мне бы не хотелось уподобиться им… А кроме того, теперь мне, как никогда, хочется затвориться в обители, принять постриг.

– Тебе – в монахи? Ты бредишь? Должно быть, полная луна помрачила твой разум! А как же быть с женщинами?

– От них-то я и бегу, ибо знаю: через их посредство улавливает меня в свои тенета сатана.

Поздний час и тепло очага располагали к откровенности. Филипп поведал Федерману свое приключение с трактирщицей.

– Филипп, Филипп! – воскликнул тот, утирая слезы, выступившие у него на глазах от безудержного смеха. – Ну можно ли в твои годы верить в колдунов и ведьм?! Никакая она не ведьма, а первостатейная потаскуха, с которой я не отказываю себе в удовольствии потешиться всякий раз, как проезжаю мимо «Трех подков». Ты спросишь, как смогла она опередить тебя, если ты галопом проскакал больше пяти миль? Да очень просто: пока ты приканчивал ужин, она тайком выскользнула из дому и побежала напрямик, без дороги. Не вижу тут ничего таинственного.

Так и не дождавшись Варфоломея Вельзера, Филипп покинул Аугсбург и пустился в обратный путь, до последней степени недовольный собой. «Немедля по приезде в Вену попрошу Фердинанда отставить меня от службы. Не желаю больше быть переносчиком дурных и отрадных вестей, хватит мне трястись в седле. Запишусь в войско: пороховой дым лучше дорожной пыли».