Луна доктора Фауста - Эррера Луке Франсиско. Страница 44

– Это кто такие?

– Индейцы-карлики. Самые рослые – мне по пояс. Они живут у подножья Сьерры-де-Коро. Несмотря на малый рост, они жестоки и воинственны. От всех прочих карликов отличаются они тем, что красивы и хорошо сложены: это не уродцы, а настоящие мужчины и женщины, только совсем крохотные.

– Любопытно…– сказал Филипп и, сам не зная почему, вспомнил про Фауста.

– Глядите, глядите! – закричал Мартин, указывая на странное животное, перебежавшее тропинку. – Это броненосец.

– В самом деле, похож на крысу, закованную в рыцарские латы. Настоящий рыцарь!

– А вам не кажется, что великое множество благородных рыцарей – просто крысы, закованные в латы?

– Что вы хотите этим сказать, маэсе Мартин?

– Ничего… Так, к слову пришлось, – обводя печальным взором дорогу, отвечал тот. – Прошу простить.

Филипп внимательно поглядел на этого уже весьма немолодого, всегда неразговорчивого и обязательного человека, который неизменно приходил на помощь ко всякому, кто в нем нуждался, но сам при этом никому свое общество не навязывал. Мартин был великодушен с пленными, принимал участие в самых рискованных делах. Казалось, что его денно и нощно снедает какая-то тайная печаль. «Кто он? – размышлял Филипп. – Как он прожил жизнь? Почему он не убивает, не насилует, не напивается в отличие от прочих моих сотоварищей?»

Дорога змеей вилась среди зеленых холмов. Лопе де Монтальво с самым приветливым и учтивым видом подъехал к Филиппу. Себальос и Веласко держались чуть позади, увлеченно беседуя.

– Похоже, они уже успели помириться? – дружелюбно начал Лопе, указывая на них Филиппу.

«В жизни не видел, чтобы у человека так менялось настроение. Десять минут назад он был похож на разъяренного барса, а сейчас сама учтивость. Может быть, лекарь прав?» – подумал Гуттен.

Монтальво вдруг натянул поводья и приставил ладонь к уху.

– Что такое? – спросил его Мартин.

– Мне почудилась стрельба.

– Кому тут стрелять?! Толстяк Гольденфинген не меньше чем в пятнадцати лигах отсюда.

В эту минуту из-за гребня холма донеслось три сухих щелчка.

– Это наши! – рысью догоняя их, крикнул Спира. – Они вступили в бой! Поспешим к ним на помощь! Бить тревогу! Капитан Монтальво, ведите своих людей!

Монтальво и восемьдесят его кавалеристов, обнажив шпаги, галопом поскакали к месту схватки. За холмом отряд Гольденфингена пытался разомкнуть стягивавшееся вокруг них кольцо индейцев, ощетинившихся копьями и дротиками.

– Испания и Святой Иаков! – издал Монтальво боевой клич и с тыла врезался в строй нападавших. При виде всадников индейцы с криками ужаса разбежались.

– Больше недели пришлось нам удирать от этих нехристей, – начал рассказывать Гольденфинген. – Месяц назад начались наши распри с туземцами, впрочем, мы сами во всем виноваты: незачем было бесчестить их женщин. Соединившись с хирахарами, индейцы напали на нас, но нам чуть ли не ползком, под покровом ночи удалось выскользнуть из засады.

– Жалко только, что собак не смогли с собой забрать: так они и остались на привязи.

– Иначе никак было нельзя: они бы нас выдали своим лаем.

– Бедные собачки, – вздохнул Спира. – Эти дикари, без сомнения, уже сожрали их. Продолжай, Гольденфинген.

– Выбравшись, мы всю ночь шли по равнине почти без привалов и сумели оторваться от преследователей, опередив их дня на четыре. Позавчера прибыли на этот холм, заняли оборону и решили, что тут нам и конец придет. У меня четырнадцать раненых.

– Капитан Монтальво! – позвал Спира. – Сколько пленных захватили?

– Восемьдесят два, ваша милость.

– Скольких носильщиков нам не хватает?

– У нас их сто, и больше нам не надо.

– Ага…– протянул губернатор. – Скажите-ка мне, капитан Гольденфинген, сколькими собаками пришлось пожертвовать, чтобы ускользнуть от этих вероломных дикарей?

– Шестерых псов, ваша милость, оставили мы там.

Лицо Спиры приняло зверское выражение, и громовым голосом он сказал:

– Это неслыханное злодеяние так оставить нельзя. Ясно, что индейцы убили их, зажарили и съели. Они заслуживают примерного наказания. Я приказываю: казнить шестьдесят человек – по десять за каждого пса. А приведут мой приговор в исполнение и отомстят за своих погибших собратьев собаки нашей своры.

– А что с остальными? – спросил Лопе.

– Посадить на кол – вон на том пригорке.

Солдаты, усевшись или улегшись наземь по всему склону холма, следили за казнью. Спира остался внизу, у подножья, взор его блуждал. Собаки уже растерзали сорок два пленных, и ужасное зрелище, заставлявшее кое-кого отворачиваться, тешило и забавляло солдат.

Хуан Себальос тряс за плечо прикорнувшего на траве Франсиско Веласко:

– Проснись! Много потеряешь, если не увидишь.

Но тот что-то бормотал спросонок, не открывая глаз, и тогда Себальос, точно поводырь слепцу, принялся рассказывать:

– Вот, отпустили еще одного. Бежит, бежит! Почти достиг ущелья. Три собаки догоняют его… Догнали! Леонадо схватил его за ногу! Он падает… Валькирия вцепляется ему в горло, Тор – в пах! Пропал, бедняга…

Когда настал час «Ангелуса» [12], губернатор вместе со всем войском преклонил колени, повернувшись лицом к растерзанным телам индейцев. Восьмерым намеренно позволили убежать.

– Пусть они расскажут всем, что ожидает тех, кто осмелился противостать власти императора! – объявил Спира.

– Эге, – сказал Веласко, – губернатор-то у нас совсем рехнулся. Как по-твоему, лекарь? Видел, с каким наслаждением глядел он, как псы рвут клыками индейцев?

– Разумеется, рехнулся, – отвечал Перес де ла Муэла. – Тоже мне, новость. Я еще в Севилье слышал об этом от Иеронима Келлера. В Германии Спиру все считали тронутым.

Экспедиция продолжала двигаться к Акаригуа, где, по рассказам сподвижников Федермана, уже побывавших там, водилась в изобилии дичь и тянулись бесконечные заросли маиса. Край этот вплотную примыкал к тем горам, за которыми и таился вожделенный Дом Солнца.

Переход по льяносам не ознаменовался никакими неожиданностями, но от тягот пути из четырнадцати раненых восьмеро умерло.

Цветущие равнины и высокие горы, приближавшиеся с каждым шагом, вселяли надежду на скорое окончание путешествия, помогали сносить влажную жару, которая предшествовала сезону дождей и следовала за ним.

Дожди шли чаще, становились обильнее и продолжительней, и Спира отдал приказ разбить лагерь в Акаригуа.

– Две недели отдохнем здесь, а потом двинемся прямо на юг к Дому Солнца.

– Я пойду поохотиться, – сказал негр Доминго Итальяно, как только подали команду «разойдись!». – Здесь, говорят, олени бродят стадами. Возьму двух собак и отправлюсь немедля.

– Не стоит, Нетопырь, – попытался удержать его Гольденфинген. – Мало ли что…

– Бояться нечего, – сказал Эстебан Мартин. – Здешние индейцы такие же мирные, как жители Коро.

Минуло четыре дня, но Итальяно не возвращался. Обеспокоенный Филипп, уведомив Спиру, взял десяток солдат и отправился на поиски негра. К вечеру маленький отряд вошел в деревню.

– Что-то варится у них там в котле? – вслух размышлял Мурсия де Рондон. – Пора ужинать, а пахнет вкусно… А-а! – вдруг завопил он, в ужасе отшатнувшись: на дне котла вместе с маниокой и початками маиса плавала отрубленная голова Доминго Итальяно.

Перес де ла Муэла заглянул в губернаторскую палатку.

– Ваша милость, весь отряд горит…

– Жаждой мести?

– Нет, от лихорадки. Уже больше сотни солдат мечутся в жару, и среди них дон Хуан де Вильегас. Человек двадцать – при смерти.

Спира с перекошенным лицом вылез из гамака и велел позвать к себе Лопе де Монтальво.

– Надо прибегнуть к крутым мерам. Выставить караулы за две лиги от лагеря и оцепить его наглухо. Всякую двуногую тварь, которая попытается проникнуть в лагерь, убивать на месте. Уподобьтесь ангелу мести, Монтальво: снести с лица земли все близлежащие деревни, сжечь посевы.