Хтон - Пирс Энтони. Страница 36

Существовало молчаливое соглашение, тогда…

Тогда…

Замок его памяти открылся, и он наконец понял, что за ужас не подпускал его к себе три года. Если… если миньонетка была злом, значит злом был и он.

— Ты пыталась защитить местную девушку — ту, что бросила моего отца! — воскликнул он — сейчас и в прошлом космотеля.

Сейчас и в прошлом миньонетка не смогла ничего ответить.

— Когда ты отправилась в космос? — спросил он. Они оставили хвеи позади и сидели в старой садовой беседке — остроконечной крыше на четырех крепких столбах. Дыхание приближающейся грозы проникло к ним через отсутствующие стены, вызвало легкий озноб.

Душевный озноб усилился, когда Атон неверными шагами приблизился к истине, которую отвергал его рассудок. Они оба в замкнутом пространстве вроде этого, боролись за понимание вопреки сопротивлению личности. Никогда еще Атон не испытывал столь мощного конфликта культур.

— Я знаю ответ, — продолжал он. — Знаю, когда ты отправилась в космос. Я прочел дату в реестре дивидендов «Иокасты». Ты поступила в торговый флот на должность корабельного канцеляриста в начале § 375. Пять лет спустя перевелась на «Иокасту» в качестве члена торгового совета, несмотря на множество выгодных предложений с других кораблей, и устроила так, что на следующий год «Иокаста» встала на ремонт над Хвеей. Но суть в том, что ты отправилась в космос через несколько месяцев после моего рождения. Зачем тебе понадобился определенный корабль и график задолго до того, как ты стала им командовать, менее важно, чем твоя прежняя история. Где ты была до § 375? Как тебя звали? Реестр этого не сообщает.

Злоба не шелохнулась — ни в беседке, ни в космотеле.

— Ты была на Хвее, — сказал Атон, и она не стала это отрицать. — Ты знала Аврелия после того, как скончалась его жена из Династии Десятых. Знала обо мне. И… знала свою соотечественницу, на которой он женился. Девушку с Миньона. Ты хорошо ее знала.

Злоба сидела неподвижно, пристально глядя на него.

— На самом деле, — сказал он с непомерным усилием, — ты и была той девушкой!

Они сидели наедине с тем, что оба знали и о чем никогда не говорили.

— Той, которая бросила моего отца. Мачехой, которую я поклялся убить.

«О, Злоба, я мог бы простить тебя после того, как узнал твою природу. Но это не то зло, которое я искал. Не тот ужас, что отталкивал меня от тебя».

— Женщина Десятых умерла за два года до моего рождения, — сказал Атон, признавая эту истину в первый — и второй — раз в своей жизни. — У нее родился мертвый ребенок. У меня не было мачехи.

— Да, — сказала она, прервав наконец молчание. — Да, Атон… Я — твоя мать.

В прохладной тени беседки они смотрели на поле хвей. В это время там никто не работал, но растения были здоровы. Кто-то, обладавший великой любовью, заботился о них, как Аврелий уже не мог, и в душе Атон распознал эту манеру.

— Почему ты не сказала мне тогда, в первый раз? — спросил Атон. — До… космотеля. — И уже знал ответ: единственный тогда, двойной сейчас. Она была его матерью. Как могла она сказать мужчине, полагавшему, что он ее любовник, о том… да и что могла она сказать ему, так потрясающе перепутавшему ее любовь? Однако как смела она бросить его, ее сына?

Атон лицемерил. Она могла бы сделать это во время их первой встречи в лесу… но он, слишком юный, чтобы понять всю сложность положения, пошел бы к Аврелию и все разрушил. Отец еще пытался вернуть ее, и он был в силах. Когда же он узнал…

А второй раз в лесу Атон был достаточно взрослым, чтобы увидеть в этой чудной женщине частичку того, что видел его отец. Атон, как показали события, тоже был в силах.

Так лицемерно рассуждал он в космотеле, загнанный в вынужденное укрытие за фасадом разума. Он тогда и впрямь не понимал и подозревал, что не понимает, и был безмерно встревожен мнимым удовлетворением.

Теперь он понял вторую, более важную, причину и недостатки общественных условностей. Ибо для миньонетки наслаждение было болью, а боль — наслаждением. Она откликнулась на Аврелия, гостя своего мира, разрываемого тоской и ненавистью к себе — потому что его сын убил его возлюбленную. Миньонетка полюбила Аврелия, найдя неотразимыми его ужасную вину и ощущение предательства. Он носил траур по дочери Десятого, однако нашел Злобу привлекательной и страшно порицал себя за это. Таким образом, он покорил ее и, не ведая о том, сдался сам.

Злоба приняла обряды его культуры, мало значившие для чувственных телепатов, но без обмена хвеей, поскольку его вина не могла позволить этот знак чести. Она улетела с ним, наслаждаясь его тревожной радостью по поводу запрета, который он нарушил. Ни один из них не знал тогда причины запрета.

На Хвее она забеременела. Когда они узнали друг друга лучше, его боль ослабла, и постепенно он полюбил ее без чувства вины. Она поняла грозившую им опасность, но слишком поздно. Злоба родила ему ребенка и бросила его, так как в более продолжительной совместной жизни их обоих ожидали бы большие мучения. Ее неумиравшая любовь уничтожила бы его просто потому, что Злоба была такова, как есть, потому что она любила его по-своему и не могла заставить себя причинить ему боль так, как требует ее культура. Мужчина с Миньона все понял бы, но только не Аврелий.

Ее сын вырос в такой ненависти к памяти непутевой матери, что отказался признавать факты и предпочел воспоминания лишь о той матери, о которой хотел вспоминать. Никто не смог бы сказать Атону истину заблаговременно. Он был слеп.

Более того: те самые боль и гнев, которые он пестовал, дарили ей наслаждение, ибо она была миньонеткой. Даже в ребенке, не знавшем ее, она могла найти ненависть — идеальное чувство для ее вида. О да, она поцеловала мальчика, восхищенная его смущением, и отослала домой до того, как это чудесное чувство потускнеет. Когда Злоба встретила его четырнадцатилетнего, она повторила поцелуй от вины и подавленности от мысли о том, что он делает плохо, было достаточно.

Атон нашел ее на борту тщательно выбранной «Иокасты» (только теперь он понял, что это был знак, призванный направить его к ней, когда он станет достаточно зрелым) — и ее трудности усугубились. Он появился слишком быстро, но был полон безмерно привлекательной подавленности, и она не смогла удержаться. Игра продолжилась, втягивая ее еще глубже: его страх перед грузом тафисов, холодный гнев из-за того средства достижения цели, которое дало ей обнаружение у него реестра дивидендов, горе из-за женщины, которую он, как думал, потерял. Пока умельцы-ксесты, сами полутелепаты, не раскрыли ее хитрость и не сделали беспомощной перед наивной любовью своего сына.

Злоба сбежала с ним, так как сопротивляться было бесполезно, а ее положение на торговом флоте все равно было утрачено. Она сбежала с ним, хотя по-прежнему не знала, как справиться с грядущим кризисом. Она не могла сказать ему правду, ибо лишилась бы его навсегда, но не могла и покориться страстному объятию, которое было у него на уме. Она не могла остаться и не могла уйти.

И в результате, на бесповоротной точке — молчание. Только так могла она удержать его вблизи, но на некотором расстоянии, пока появится какая-нибудь другая, более продолжительная возможность.

Так рассуждал Атон — сейчас, а не в прошлом — и обнаружил, что даже это еще не все. Воображение отчаянно боролось, удерживая его от полного осознания. Душа вычеркивала из памяти весь эпизод столько, сколько могла, а сейчас с неохотой сдавала позиции. Ему необходимо открыть зло, зная, что оно существует, зная, что он недостаточно еще зрел, чтобы противостоять ему.

Эпизод в космотеле не был завершен. Им обоим приходилось разыгрывать его, в прошлом и настоящем, пока не раскроется вся подоплека его мучений.

Тайное стало явным: Атон влюблен в свою мать. «Начни с этого и вернись назад. Переживи вновь… если сможешь».

Назад… Так как она знала, что он вернется, он реагировал на известие с тоскливой нерешительностью. То, о чем он мечтал, не могло произойти. Его милые чувства, какими они могли показаться ее восприятию и которые заставляли блестеть ее восхитительные волосы, были пустой роскошью. Он уйдет и никогда больше с ней не встретится. Обойдется без нее.