Чужие миражи - Холмогоров Валентин. Страница 40

– Вампиры не беспокоят? – Улыбнувшись, поинтересовался я. – А то устраним. Из полицейского револьвера, или посредством падающих балконов…

– Влад? – Изумился он. – Какими судьбами? Да еще в таком виде… Что-то случилось?

– Точно в цель. – Кивнул я. – Что-то определенно случилось. Приз – в студию! Эдик, мне нужна твоя помощь.

– Говори. – Он сразу стал необыкновенно серьезным и собранным.

– У тебя есть хорошие знакомые в Петербурге? Такие, у которых можно было бы приютиться на несколько дней? Деньги пока есть, так что если нужно…

Лорд ненадолго задумался, постукивая тонкими длинными пальцами по блестящей полировке стола.

– Это настолько серьезно?

– Очень. – Кивнул я. – Эдик, прости, но у меня не слишком много времени… Мне неудобно тебя беспокоить, но… Ты можешь чем-нибудь помочь?

Он снова замолчал, пристально и изучающе глядя на меня.

– У меня есть знакомые в Петербурге… – Наконец произнес Лорд. – Я сам живу в Питере… Только вот…

– Ладно, я понимаю, – тяжело вздохнул я, поднимаясь на ноги, – еще раз извини за беспокойство. Не буду вам мешать.

– Пойми, если от решения твоих проблем зависит очень многое, я был бы рад помочь, однако… Есть определенные нюансы… – Эдгар с сожалением развел руками.

– Не стоит беспокойства, Эдик, – кивнул ему на прощание я, – от этого не так уж много и зависит. Всего лишь, возможно, моя жизнь.

Махнув рукой, я развернулся, направляясь к выходу.

– Влад! – Окрикнул меня Эдгар и поднялся из-за стола вслед за мной, легко опираясь на свою извечную трость. – Записывай адрес.

– Мальчики, а вы не будете возражать, если я тоже приеду? – Неожиданно подала голос Юля. Эдгар вопросительно посмотрел на меня. Я пожал плечами.

– Конечно, приезжай, – вздохнул Лорд, – ты же знаешь, что я всегда рад тебя видеть. Благо, в последнее время ты заглядываешь ко мне вне Глубины крайне редко…

Улицы были привычно полны людьми, куда-то торопящимися по своим делам и просто прогуливающимися вдоль стеклянных аквариумов огромных пестрых витрин. Я шел навстречу человеческому потоку, и мне казалось, что сквозь движущуюся массу тел иду лишь я один, что я бреду, едва касаясь ступнями зыбкого дна, через стремительное течение живой реки, наперекор бьющим наотмашь в лицо волнам, готовым смыть, подхватить меня своей неумолимой силой, закружить в быстротечном водовороте. Я шел им навстречу. Я заглядывал в лица. Кто-то приветливо улыбался мне в ответ, кто-то прятал глаза. И я искал чьи-то взгляды, пытаясь осознать, понять, почувствовать, живые ли они, есть ли в них то, чем дышит этот мир, то, благодаря чему под нарисованным небом все еще бьются нарисованные сердца, способные радоваться и любить, грустить и ненавидеть, сердца, способные разбиваться на тысячи блестящих осколков, тускло мерцающих нарисованными звездами с ненастоящего неба.

Ты слишком часто убивала меня, Глубина, чтобы я мог поверить в реальность этих недостижимых звезд. Ты слишком часто убивала во мне меня, чтобы это смогло повториться вновь.

Я остановился на краю тротуара и, дождавшись, пока мимо промелькнет с десяток стремительных разноцветных легковушек, нашарил взглядом приближающийся с огромной скоростью грузовик, хищно сверкающий в вечернем полумраке лакированной сталью и серебристым хромом. Кто-то гнал большие массивы данных с одного сервера на другой – машина была неповоротливой и тяжелой, крытый брезентом шестиколесный прицеп едва не волочился брюхом по светло-серому асфальту под давлением неведомого мне груза. Пожалуй, такой не успеет затормозить, если неосторожный пешеход неожиданно вынырнет из толпы перед самым его носом.

Будем надеяться, что не успеет.

Когда до плоского, будто срезанного гигантским ножом рыла грузовика осталось каких-то несколько метров, я сделал шаг вперед. Пронзительно чихнула и зашипела встревоженной змеей гидравлика, заскрежетали заблокировавшие четыре пары колес мощные тормоза.

Поздно.

Глубокое, застывшее в бесконечном падении внутрь себя небо вспыхнуло миллионами ослепительных красок, свернувшихся в яркий, влекущий и затягивающий сознание водоворот. Мне показалось, что я уже слышу настойчивый шелест волн того бурного потока, который я пытался преодолеть всего лишь несколько секунд назад, растянувшихся теперь в вечность. В следующий миг калейдоскопическое небо свернулось в яркую точку, ослепившую меня. И я растворился в этой призрачной белизне, нырнул в нее с головой, в одно мгновение став ею.

А она стала мной.

Волны тихо разбивались о мокрый песок, податливо расступающийся под моей ногой, чайки с пронзительным плачем метались над волнами, едва касаясь крыльями белой пены на верхушках черных бурунов простирающейся за горизонт воды. Они камнем падали вниз и снова взмывали к небу, пахнущему свежестью и грозой, не в силах разбиться насмерть об острые, но зыбкие волны.

– Будет шторм, – сказал я, глядя на сгущающиеся вдали сине-черные облака, из-за которых уносились в бесконечность ровные лучи тонущего за краем земли солнца.

– Пусть будет, – отозвался тихий голос за моей спиной, и краем сознания я неожиданно ощутил чье-то теплое, отстраненное присутствие, охватывающее мой разум призрачной, туманной пеленой. – Ты правильно сделал, что пришел.

– Я хотел посмотреть на этот мираж, – пожал плечами я, – наверное, это один из самых красивых миражей, которые я видел в своей жизни.

– Весь наш мир соткан из миражей, – ответили торопливые волны, – из чужих миражей и твоих собственных грез, в которые ты сам так и не смог до конца поверить.

– Любые миражи рано или поздно рассеются, – осторожно возразил я, – они не могут существовать вечно.

– На их место придут другие, – улыбнулось предзакатное небо, – и так будет продолжаться всегда, до тех пор, пока есть те, для кого чужие миражи могут стать их собственной жизнью.

– Но ведь это неправильно, – упрямо произнес я, – такой мир не может не быть жестоким.

– Люди привыкли жить в миражах, – прошелестел ласкаемый волнами песок под ногами. – То, какими они будут, зависит лишь от самих людей. Не в чем упрекать твой собственный мир, глядя в одно из тысяч его отражений.

– Кажется, я понимаю тебя… – Кивнул я, бросив взгляд на показавшийся в узком просвете облаков золотистый солнечный диск. – Но это вряд ли способно что-то изменить.

– Да, – ответили чайки над волнами, – ты должен был понять. Теперь иди.

И солнечный свет расстелился вдоль границы прибоя жемчужной тропинкой, и я ступил на него, не боясь коснуться этих янтарных лучей, и красный мрамор закатного неба над головой готов был опрокинуться на черный мрамор беспокойного моря далеко внизу.

Я шел по улице Первых Дизайнеров, огибая фасад красивого, стилизованного под старину здания, на первом этаже которого некогда располагался офис фирмы «Нетлан», я двигался по пустынному тротуару, касаясь рукой стен обступивших его домов, и асфальт послушно стелился передо мной, а дома не пугались этого легкого и мимолетного прикосновения. Я шел по улице Первых Дизайнеров единственный и последний раз в своей жизни, навсегда унося ее с собой.

Набрав номер, я вдавил до упора кнопку вызова абонента. Пейджер замигал красной лампочкой соединения, дожидаясь, пока человек, который должен был ответить на мой звонок, получит сигнал о том, что кто-то разыскивает его по сети. Наконец мерцающий красный свет сменился ровным зеленым. «На связи» – возникла на экране короткая надпись. «Жду вас на площади Грейс Хоппер возле памятника через двадцать минут» – набрал я на портативной клавиатуре ответ. Пейджер долго молчал. «Для меня удобнее через полтора часа» – появилась наконец реплика моего невидимого собеседника. «Через двадцать минут», – снова отстучал я и отключил связь.

Купив в ближайшем супермаркете большой бумажный конверт, я бросил в него извлеченную из кармана ярко-красную пластмассовую дискету, и, надписав адрес, опустил письмо в расположенный возле выхода из магазина металлический почтовый ящик. Теперь оставалось только ждать.