Чистое сердце - Эмар Густав. Страница 11

По скату одного из холмов, круто спускающихся к реке, тут и там разбросаны среди деревьев десятка два беленьких домиков с плоскими крышами и зелеными ставнями. Они прячутся в зелени, точно робкие птички. Эти домики, построенные в тихой местности, вдали от света, носят название пуэбло Сан-Исидор. На несчастье обитателей этого забытого всеми уголка, генералу Рубио, оказавшемуся вынужденным выбрать удобное в стратегическом отношении место для лагеря, пришлось смутить их покой и безжалостно напомнить им о печалях и горестях нашей жизни. Пуэбло, имевшее сходство с орлиным гнездом, оказалось действительно очень удобным местом для расположения войск, а потому мексиканская армия немедленно двинулась к нему и к полудню была уже на месте. При неожиданном появлении солдат жителей Сан-Исидора обуяла такая паника, что, собрав наскоро все самое драгоценное из своего имущества, они покинули свои домики и разбежались по окрестностям, чтобы спрятаться кто где и как мог. Несмотря на все сделанные генералом попытки остановить беглецов, бедняки-индейцы не послушались и решили не оставаться дольше по соседству с войском.

Таким образом оказалось, что мексиканцы стали единственными обитателями пуэбло, чем не замедлили воспользоваться. Они тотчас же расположились в нем, и вид его сразу совершенно изменился: ни огромные деревья, ни цветы, ни лианы, словом, ничто не было пощажено. Все было вырублено и обращено в горючий материал, валявшийся теперь на земле, которая так долго была покрыта благодатной тенью. Птицы — и те были вынуждены покинуть свои прелестные убежища и искать как можно скорее приют в соседних лесах.

Когда пуэбло было очищено от всего, что загораживало его со стороны моря, генерал приказал построить мощные укрепления, превратившие это спокойное убежище в крепость, почти неприступную для инсургентов из-за недостатка боевых средств, которыми они располагали. Только деревья, стоявшие внутри самого селения, остались нетронутыми, и то лишь с целью скрыть от взоров неприятеля численность расположенных в этом селении войск. Дом индейского алькальда 10, как наиболее просторный и комфортабельный, был выбран генералом для штаб-квартиры. Этот дом возвышался над другими в самом центре селения и представлял собой прекрасный наблюдательный пункт: из его окон был виден весь Гальвестон и его рейд. Техасцы не могли сделать ни одного движения без того, чтобы не быть тотчас же замеченными часовыми, которых генерал из предосторожности расставил на импровизированных наблюдательных постах. К закату солнца все приготовления для превращения селения в крепость были закончены, и генерал часов в семь вечера, выслушав доклад разведчиков, сидел перед своим домом под великолепной магнолией, сплетавшей, свои могучие ветви над его головой, и курил сигаретку, разговаривая с несколькими офицерами. Но разговор был вскоре прерван адъютантом, который, подойдя к генералу, доложил, что особа, явившаяся утром в Гальвестон парламентером от имени инсургентов, просит генерала сделать ей честь уделить несколько минут для разговора. Начальник отряда, сделав недовольный жест, намеревался уже ответить отказом, как был остановлен полковником Мелендесом, который, выступив вперед, стал настойчиво убеждать его, что он нарушил бы данное слово, поступив таким образом.

— В таком случае, — сказал Рубио, — пусть человек этот придет сюда.

— Почему бы вам не выслушать те предложения, которые этому человеку поручено сделать? — добавил полковник.

— Зачем? Мы всегда успеем это сделать, если нас к тому вынудят обстоятельства. Теперь положение наше изменилось, нам нет надобности принимать какие бы то ни было предложения от этих бунтовщиков, даже напротив, мы теперь сами можем ставить условия, какие нам будет угодно.

Слова эти генерал сказал таким тоном, который заставил полковника умолкнуть; он почтительно поклонился и отошел. В эту минуту к группе офицеров приблизился Джон Дэвис в сопровождении адъютанта. Лицо американца было мрачно, брови сурово нахмурены. Он поклонился генералу, едва дотронувшись до своей шляпы, не снимая ее, потом, гордо выпрямившись и скрестив руки на груди, он неподвижно застыл перед ним.

Генерал несколько секунд рассматривал пришельца со скрытым интересом.

— Что вам нужно? — спросил он его.

— Исполнения вашего обещания, — ответил Джон Дэвис сухо.

— Я не понимаю вас!

— Как? Вы не понимаете меня?! Когда сегодня утром, вопреки военным законам и установленным правам гражданства, вы захватили меня в плен, не вы ли сказали мне, что, как только мы приедем на материк, вы возвратите мне тотчас же свободу, которой меня лишили, недостойным образом воспользовавшись правом сильного.

— Действительно, я так сказал, — ответил генерал тихо.

— Ну так что же? Исполнения этого обещания я и требую от вас. Я уже давно должен был покинуть ваш лагерь.

— Не говорили ли вы мне, что явились представителем армии бунтовщиков с намерением сделать мне какие-то предложения?

— Да, но вы отказались выслушать меня.

— Тогда время было неподходящее для переговоров. Важные дела помешали мне уделить вашим словам то внимание, которого они, без сомнения, заслуживали.

— Так что теперь…

— Теперь я готов вас выслушать.

Американец бросил красноречивый взгляд на окружавших его офицеров.

— И я должен говорить при всех этих людях? — спросил он.

— Почему же нет? Эти господа относятся к той части войск, которая находится под моей командой; они не менее меня заинтересованы в этом деле.

— Очень может быть, но я должен сказать вам, генерал, что лучше будет, если мы побеседуем с вами с глазу на глаз!

— Предоставьте мне самому судить об этом, сеньор. Если вам угодно хранить молчание, я ничего не имею против этого; если вы желаете говорить, я вас слушаю.

— Прежде всего, генерал, я должен выяснить одну вещь.

— А именно?

— Признаете ли вы меня парламентером или только вашим пленным?

— К чему этот вопрос? Я не вижу в нем смысла.

— Простите, генерал, — ответил тот с иронией, — вы это понимаете как нельзя лучше, и эти господа тоже. Если я в ваших глазах только пленный, то вы имеете право заставить меня замолчать; если же я парламентер, то я пользуюсь известными привилегиями, а потому могу говорить смело, и никто не может запретить мне этого до тех пор, пока я не перейду границы моих полномочий. Вот почему я желал бы знать, в каком я нахожусь положении.

— Ваше положение, насколько мне известно, не изменилось: вы — посланец бунтовщиков!

— Так вы теперь это признаете?

— Я всегда это признавал.

— Зачем взяли вы меня под стражу?

— Вы уклоняетесь от предмета нашего разговора. Я уже говорил вам, по какой причине я не мог выслушать вас сегодня утром; у был вынужден, к моему крайнему сожалению, отложить нашу беседу до более благоприятного времени. Вот и все.

— Отлично, я допускаю это. Потрудитесь, генерал, прочесть это письмо, — добавил Джон Дэвис, вынимая из бокового кармана бумагу и передавая ее генералу.

В то время, когда происходил этот разговор, уже наступила ночь, и солдаты принесли факелы и зажгли их.

Генерал распечатал письмо и при свете факелов внимательно прочел его, затем, закончив чтение, он снова сложил бумагу и засунул ее в боковой карман мундира.

Несколько минут все молчали. Наконец генерал заговорил:

— Кто тот человек, который передал вам письмо?

— Разве вы не видели подписи?

— Но он мог действовать через посредника!

— Со мной он мог обойтись и без него.

— Так, стало быть, он здесь?

— Я не уполномочен говорить с вами о человеке, пославшем меня; мне поручено лишь обсудить вместе с вами условия, предложенные вам в этом письме.

Генерал сделал гневный жест.

— Отвечайте, сеньор, на мои вопросы, — сказал он, — если вам угодно не раскаиваться впоследствии.

— К чему эти угрозы, генерал? Вы ничего не узнаете от меня, — ответил тот твердо.