Карденио - Эмар Густав. Страница 7

Почти в ту же минуту дверь растворилась и вошел управляющий в сопровождении вождя апачей. Плантатор сделал знак, дон Рамон вышел, и дон Бартас остался наедине со своим гостем.

Это был настоящий гигант, роста более шести футов и двух дюймов. Сложен он был прекрасно, кожа имела цвет античной бронзы; у него был высокий открытый лоб, большие черные глаза со слегка приподнятыми к вискам бровями, нос с небольшой горбинкой, выдающийся вперед квадратный подбородок и большой рот с красными, толстыми губами и острыми белыми зубами. Уши его, в которых торчали перья и другие украшения, свисали почти до самых плеч.

Волосы на голове индейца были гладко выбриты. Исключение составлял длинный пучок, оставленный на макушке и уложенный почти на самом лбу в виде султана. Волосы были обильно смазаны медвежьим жиром, смешанным с красной глиной, так что разобрать их настоящий цвет не представлялось никакой возможности. Эта прическа была дополнена пером, воткнутым с левой стороны, справа же торчал деревянный нож, покрытый зеленой краской.

Раскрашенное черным, белым, голубым и красным цветом лицо имело необыкновенное выражение высокомерия, отваги и жестокости. Шею индейца украшали два ожерелья: одно из медвежьих когтей, другое из бусинок и медали с изображением Джорджа Вашингтона. На обнаженной груди заметно проступали следы многочисленных ран. Одет он был в кожаные штаны митассес, стянутые на талии кожаным же поясом, к которому были прикреплены пороховница из рога бизона, мешочек для пуль, скальпировальный нож, топор и на длинной цепочке — свисток, выдолбленный из человеческой голени. Митассес были заправлены в мокасины, элегантно украшенные вышивкой и стеклярусом. К задней части мокасин были привязаны длинные волчьи хвосты, почетное право носить которые имели исключительно только храбрецы.

На левое плечо индеец накинул плащ из шкуры бизона, шерстью внутрь. Правая сторона плаща была испещрена всевозможными рисунками. Сзади же его украшали перья различных сортов, так что спускались на спину наподобие могучей гривы.

Руки вождя украшали тяжелые золотые и серебряные браслеты. Кожаный ягдташ, служивший сумкой для снадобий, висел через правое плечо на левом боку. В правой руке он держал длинное охотничье ружье, а в левой — хлыст и веер, сделанный из орлиного крыла.

Таков был предводитель апачей, причем его гордый взгляд и важная походка, несмотря на то, что ему было едва ли тридцать лет, внушали невольное почтение.

Он торжественно вошел в залу, положил ружье, веер и хлыст на стул и, вытянув в знак приветствия вперед руку, обращенную ладонью кверху, не без изящества поклонился плантатору.

— Я очень благодарен моему собрату Пламенному Сердцу, — проговорил в ответ дон Мельхиор, — что он, будучи застигнут бурей, вспомнил, что недалеко находится жилище друга, который всегда рад оказать ему гостеприимство.

— Пламенное Сердце не друг Белой Головы, — проговорил индеец горловым голосом. — Но Белая Голова мудр. Недаром много зим посеребрили его голову. Он знает, что Пламенное Сердце — его враг, и все-таки не отказал ему в гостеприимстве. Пламенное Сердце благодарит и не забудет этого!

— Садись и отдохни. Вот еда и питье. Теперь между нами мир и не будем нарушать его.

— Пламенное Сердце говорит, что думает. Он благодарит Белую Голову за гостеприимство, но мир между ними только до тех пор, пока они под одной крышей. Как только апач покинет его дом, он бросит Белому в знак вызова окровавленные стрелы.

— Ты хорошо знаешь, — ответил дон Бартас, — я всегда готов как к миру, так и к войне. Ведь это ты без всякого основания заявляешь, что занимаемая мной территория принадлежит вам, апачам. Однако я сумею защитить свою собственность. Впрочем, теперь не время думать об этом. Ты — мой гость, а потому располагайся и отдыхай!

— Белый хорошо говорит, я с ним согласен, а потому принимаю приглашение.

Гость и хозяин сели и принялись за еду. Индеец был действительно голоден и ел с аппетитом, а дон Мельхиор исполнял только долг вежливости, едва притрагиваясь к еде.

Индейцы вообще очень прожорливы и любят выпить. Но Пламенное Сердце ел без жадности.

— Я надеюсь, — проговорил индеец, утолив первый аппетит, — что Ваконда продолжает покровительствовать Белой Голове и его дому за его справедливость.

— Увы! — грустно прошептал дон Мельхиор. — Мой брат пришел к нам в тяжелое время. У нас большое горе.

— Что хочет сказать мой отец?

— Ты видишь, я плачу: мое дорогое дитя, моя дочь умирает.

— Как? Умирает?! Умирает нежный цветок нашей саванны? — воскликнул индеец. — Что ты говоришь? Не может быть!

— Я говорю правду. Моя несчастная девочка умирает.

— Что же с ней случилось?

— Еще сегодня утром моя дорогая Флора была здорова и резвилась в саду, как лань. Но вдруг она испустила страшный крик и упала в обморок: ее ужалила в ногу страшная ядовитая змея.

— Ага… — задумчиво проговорил апач. — И что же вы сделали, чтобы спасти девочку?

— Разрезали рану крест-накрест. Я высосал из нее кровь, а потом наложил припарку из листьев хуако. Предварительно еще и выжал на рану сок.

— Белый хорошо поступил! — проговорил индеец. — Что же он еще сделал?

— Ничего.

— Сколько времени прошло с тех пор, как белую девочку укусила змея?

— Почти шесть часов.

— Как она себя чувствует?

— По-видимому, не испытывает боли, но постоянно то дремлет, то находится в состоянии полного оцепенения.

Некоторое время индеец оставался погруженным в задумчивость, затем поднял голову и, обращаясь к плантатору, проговорил:

— Пусть Белая Голова сейчас же проводит меня к Белой Лани саванны. Ваконда любит краснокожих воинов. Он открывает им такие тайны, которые неведомы бледнолицым.

— Как? Что ты хочешь этим сказать? — проговорил дон Мельхиор в волнении.

— Пусть белый хорошенько обдумает. Индеец обращается к нему как друг и, может быть, он сможет помочь бледнолицей девочке.

— Так иди же, иди скорее! — воскликнул плантатор, быстро вставая и направляясь к двери.

Они вошли в спальню. В ней все было по-прежнему. Девочка лежала без всяких признаков жизни, бледная, с полузакрытыми глазами. Мать, олицетворение античной Ниобеи, сидя около нее, продолжала тихо плакать,

Индеец некоторое время разглядывал открывшуюся ему картину. Затем слабая улыбка пробежала по его лицу. Он открыл ягдташ и вынул оттуда два камешка. Сильно потерев их один о другой, он быстро нагнулся к больной и приложил один из камешков ко рту, а другой к ноздрям.

Беспокойство дона Мельхиора и доньи Хуаны было безгранично. Они стояли неподвижно, едва переводя дыхание, со сложенными руками и с поднятыми к небу глазами.

Вдруг по телу больной пробежала судорога, как будто от удара электрическим током. Слабый румянец разлился по ее лицу. Девочка приподнялась на постели и с невыразимой радостью воскликнула:

— Боже мой, благодарю тебя! Я буду жить! Папочка, мамочка, я опять ваша!

— Вождь, — воскликнул дон Мельхиор с волнением, — вы спасли мою дочь, я ваш должник до гроба!

— Господь да вознаградит вас! — горячо проговорила донья Хуана.

Пламенное Сердце улыбнулся и, обращаясь к осчастливленным родителям, проговорил:

— Благодарите не меня, а Ваконду. Это он захотел отплатить вам за оказанное мне радушное гостеприимство.