Приключения Мишеля Гартмана. Часть 2 - Эмар Густав. Страница 26

Настала минута молчания; трактирщик колебался. Мишель переглянулся с друзьями и продолжал, поглядев на часы:

— Вам остается три минуты всего.

— Хорошо же, я согласен, тем хуже для них — зачем бросили они меня таким образом? Всяк для себя…

— А черт для всех, — докончил Петрус смеясь.

— Кажется, я угадываю смысл ваших слов, — прибавил Мишель, — объяснитесь теперь.

— Вы не подвергнете меня истязаниям?

— Мы не имеем привычки пытать пленных, — надменно возразил Мишель, — эти подлые жестокости мы предоставляем вашим достойным соотечественникам, с вами будут обходиться, повторяю, как с остальными пленниками, то есть хорошо.

— Благодарю, я полагаюсь на ваше слово; вы французский офицер, этого для меня достаточно. Вот что я хотел вам предложить. Я написал в главную квартиру, что французский корпус оставил у меня, при своем проходе, не три фургона с оружием и боевыми припасами, но целых тринадцать, что большая разница. Письмо это, написанное в трех экземплярах, дошло по назначению. Ответ ко мне пришел в нынешнюю ночь: сегодня большой транспорт с боевыми и всякого рода припасами пройдет на расстоянии ружейного выстрела от деревни в пятом часу и захватит с собою те тринадцать фургонов, о которых я писал.

— Правда ли это?

— К чему мне утверждать это клятвенно? Разве я не остаюсь у вас заложником? Какое лучшее доказательство моей правдивости могу я представить?

— Положим, но как же в перехваченном нами письме стоит три фургона, а не тринадцать? — спросил Петрус с недоверием.

— Я играл в двойную игру, разве вы не понимаете? — возразил трактирщик смеясь.

— Черт возьми! — вскричал бывший студент. — Честь имею поздравить, это очень искусно. Вы еще более мошенник, чем я полагал.

— Ба! Я принимал только меры осторожности, — возразил тот, пожав плечами, — как видите, я был прав, да, наконец, это мое ремесло.

— Совершенно логично.

— Продолжайте, — сказал Мишель, — не известно ли вам, каково прикрытие транспорта?

— В тысячу пятьсот человек, из которых треть уланы; немцы думают, что им опасаться нечего.

— Очень хорошо. Для кого назначается этот транспорт?

— Для войск, которые окружили Мец.

— Вы уверены, что транспорт будет здесь не ранее четырех часов?

— Уверен, ему невозможно быть ранее.

— И конвой в тысячу пятьсот человек?

— Самое большее. Пруссаки считают себя в безопасности, говорю вам, к тому же к ним должны присоединиться мелкие отряды, разбросанные повсюду, которые примкнут к ним мало-помалу.

— Есть ли орудия у конвоя?

— Не знаю; дороги в горах плохи.

— Хорошо, вам нечего более сообщить?

— Надо же объяснить вам, где спрятаны фургоны.

— Вас сведут туда. Ребята, свяжите-ка крепко этого человека и не теряйте его из виду, вы мне ответите за него головою. Ступайте!

— Я полагаюсь на ваше слово, командир.

— А я на ваше. Как вы поступите, так и я, горе вам, если вы вздумали выставить нам западню!

— На этот счет я спокоен, скоро вы убедитесь на деле, что я не солгал.

— Тем лучше для вас, потому что я был бы неумолим.

По знаку Мишеля вольные стрелки увели пленника.

По выходе трактирщика водворилось глубокое молчание; каждый из пяти присутствующих размышлял. Важное значение имело сведение, доставленное шпионом, если оно было справедливо, а все говорило в пользу того, что он не солгал.

— Ну что? — спросил, наконец, Петрус. — Вы, как военный, что думаете об этом, капитан?

— Думаю то же, что, вероятно, и все вы.

— Надо напасть на транспорт врасплох, — решительно объявил Оборотень.

— Именно так, — заключил Мишель.

— Браво! — воскликнули все остальные в один голос.

— Мало времени остается, — робко заметил Люсьен.

— Ба! У нас целых четыре часа впереди, этого с избытком достаточно для надлежащих мер.

— Не четыре, а пять, — возразил Мишель. — Еще только одиннадцать; я настолько не доверял нашему хозяину, что остерегся сказать ему, который час на самом деле. Так как мы все одного мнения, то ступай ты, Люсьен, с запиской от меня к Людвигу, торопись, как только можешь, через два часа ты должен быть в лагере.

— Буду раньше, брат, даю тебе слово.

— Хорошо. Подожди минуту.

Мишель вырвал из записной книжки листок, быстро написал на нем несколько строк и подал его брату.

— Ты сообщишь Людвигу на словах все сведения, какие он потребует. А главное, скажи ему, чтоб он, не теряя ни минуты, в точности исполнил распоряжения, на которые я ему указываю. Прощай, братец, иди сейчас, желаю тебе успеха.

Братья обнялись, и Люсьен вышел.

Спустя пять минут молодой человек, ноги которого снабжены были стальными мускулами, мчался по горной тропинке с быстротою испуганного оленя.

Мишель опять принялся писать, когда он кончил, то встал и обратился к Оборотню.

— Позовите Влюбчивого, — сказал он. Влюбчивый вошел почти немедленно, он заменил свое старое ружье новым шаспо, и на поясе у него висели два туго набитых патронташа.

— Ступай-ка сюда за приказом, — обратился к нему Мишель.

— Слушаю, командир, — ответил тот, сделал шаг вперед и вытянулся в струнку.

— Я с удовольствием вижу, что ты хорошо вооружен.

— Да, теперь позабавиться можно, — сказал контрабандист.

— Возьми это письмо, — продолжал Мишель, подавая ему записку, — менее чем в час времени оно должно быть доставлено в руки…

Имя он сказал шепотом. Контрабандист наклонил голову.

— Будет исполнено, — сказал он.

— Если б тебя захватили врасплох, ты в плен не отдашься.

— Не заботьтесь, командир, не так хитры остроконечные каски, чтоб словить меня.

— Хорошо, полагаюсь на тебя.

— Будьте покойны, командир, письмо все равно как будто уже доставлено по назначению.

— Ты скажешь, кому знаешь, что я рассчитываю на него.

— Слушаю, командир. Остаться мне там с остальными?

— Нет, вернись как можно скорее, ты мне нужен здесь.

— Благодарю, командир, так вы скоро опять увидите меня. Больше ничего?

— Ничего, можешь идти.

— До свидания, командир.

И, повернувшись на каблуках, он прибавил:

— Марш, кавалерия! Навострим лыжи и не ударим в грязь лицом!

Он удалился беглым шагом.

— Друг Петрус, — продолжал Мишель, — пожалуйста, отправьтесь к шпиону, чтоб он указал вам, где спрятаны фургоны, удостоверьтесь, что в них заключается, и дайте мне отчет. Ты, Паризьен, займись экипировкой и вооружением людей. Особенно, господа, прошу вас наблюдать за волонтерами, чтобы они не напивались.

— Решено, командир, я отвечаю за своих, — ответил Петрус, — это все люди трезвые и порядочные.

— Наши ведь старые солдаты. Когда я шепну им на ухо, что, вероятно, сегодня же мы зададим пруссакам трепку, они будут скромны, как девушки.

— Значит, все в наилучшем виде, идите, господа. — Петрус и Паризьен вышли.

Мишель остался с глазу на глаз с Оборотнем.

— Знаете вы этот край? — спросил Мишель.

— Вдоль и поперек, нет дерева, нет куста, которого бы точное положение мне не было известно.

— По какой дороге поедут пруссаки, по вашему мнению?

— Для транспорта только одна доступна, и та очень дурна.

— Тем лучше, — с улыбкой сказал Мишель.

— Для нас в особенности, командир.

— А где дорога?

— Трактирщик сказал верно: на ружейный выстрел отсюда; она взвивается по склону горы, идет довольно отлогой покатостью в долину, называемую Адский Дол, пролегает через нее во всю длину: то по берегу довольно широкой реки, то через нее, посредством мостов из срубленных деревьев, так как речка делает бесчисленные повороты; но чтобы вполне понять, как важна эта позиция, надо видеть ее собственными глазами и тщательно изучить местность.

— Мы это немедленно и сделаем, но еще одно слово, приятель: широка ли дорога в горах?

— Совершенно одинаковой ширины с дорогою в долине; если немного сжаться, так пяти всадникам легко ехать рядом.

— Стало быть, фургон…