Сурикэ - Эмар Густав. Страница 4

Едва он произнес это оскорбление, как заметил, что на его грудь прямо направлено дуло ружья; в ту же минуту несмешливый голос прокричал:

— Нигамон — собака! Бесследный презирает его, плюет ему в лицо; он держит его на конце своего ружья; пусть только болтливый шакал сделает движение — и он убит.

Лицо вождя оставалось бесстрастно.

Почти незаметным движением он схватился за свое ружье и, сделав вдруг чудовищный скачок назад, укрылся за деревом, испустив свой воинственный клич и говоря своим товарищам:

— Бей французских собак! Бей их!

Но как ни быстро совершено было это отступление, Бесследный, не сводивший глаз с индейца, выказал еще большую быстроту. Выстрел раздался: ирокезский вождь сделал огромный скачок вперед, перевернулся и упал к подножию утеса, точно дуб, сломленный бурей.

Второй выстрел, сделанный сержантом, повалил другого индейца.

Ожесточенные смертью вождя, ирокезы забыли всяческую осторожность и, выскочив из-за деревьев, с воем кинулись на невидимых врагов; они пытались взобраться на природную ограду, за которой скрывались сержант и Бесследный.

— Ну, сержант, — кричал Бесследный, хватая свое ружье за дуло, — вам нужно защищать свой скальп или сейчас, или никогда.

— Хорошо! Эти красные черти теперь мне даже и не страшны, — ответил сержант, храбро бросаясь вперед с криком: — Да здравствует Франция!

В эту минуту Нигамон, которого считали убитым, вскочил с воинственным криком, потрясая своим томагавком; ирокезы, наэлектризованные таким чудесным воскрешением, сделали такой прыжок, что разом очутились на вершине утеса, и завязался ужасный бой врукопашную.

— О, черт возьми! — вскричал Бесследный. — Я думал, что убил его! Постой же!

И он кинулся, держа ружье прикладом кверху, на ирокезского вождя.

Но усилие, сделанное Нигамоном, было выше его сил, рана его была слишком тяжела, и потому он не мог устоять против канадца. Один из ирокезских воинов, видя, что его вождь нетвердо стоит на ногах, поднял его на свои мускулистые руки и исчез, унося раненого в скрытое место, между тем как остальные воины делали героические усилия, чтобы прикрыть отступление вождя.

Ружья краснокожих были разряжены, пришлось биться холодным оружием; охотник и сержант держались крепко, не отступая ни на шаг, благодаря своей позиции; однако им бы все-таки невозможно было устоять против численного превосходства, если бы вдруг не раздался военный клич гуронов, за которым последовал ужасный залп, убивший пятерых ирокезов.

В то же время появился Тареа, размахивая томагавком, в сопровождении двух десятков гуронских воинов.

Ирокезы, захваченные с тыла, лишенные вождя, потерявшие лучших своих товарищей, поняли, что погибли; не продолжая битвы, исход которой мог быть для них только гибельным, они разбежались в разные стороны, бросив на произвол судьбы своих раненых и даже не думая о пленниках, оставшихся позади.

Сержант Ларутин, несмотря на храбрость, выказанную им в битве, вскрикнул от радости, когда увидел бегство свирепых врагов.

— Да здравствует король! — вскричал он, бешено потрясая своей шляпой.

Он даже кинулся было преследовать беглецов, но охотник его удержал.

— Пусть они бегут, сержант, мы еще их найдем, ночью в лесу не очень удобно, когда сила не на нашей стороне.

— Ваша правда, Бесследный, я чуть было не сделал ужасной глупости. Но вот и Тареа; он — храбрый гурон, я с удовольствием признаю это.

И он протянул вождю широкую руку, которую тот крепко пожал, причем торжествующая улыбка озарила его энергические черты.

Первой заботой Тареа было скальпировать убитых и убрать раненых, после чего он подошел к охотнику и сержанту, которые встретили его самым дружеским образом.

— Ооах! — сказал он. — Мои белые братья — великие храбрецы, они отлично поработали. Разве Бесследный ничего не имеет сказать своему другу?

— Да, вождь, — с жаром ответил охотник, — я вам скажу, что вы пришли как раз вовремя, мы уже выбивались из сил, эти черти довели нас до крайности, вы спасли наши скальпы.

— Это вне всякого сомнения, — подтвердил сержант.

— Мои братья смеются. Хорошо. А что сделалось с Нигамоном?

— Мой первый выстрел попал в него, но эта гадина, хотя и тяжело раненная, ускользнула, как трусливая старуха.

— Нигамон убежал в лес, как олень, но ему не долго удастся скрываться от безошибочного глаза моего брата.

— Надеюсь, вождь, — сказал мстительный охотник, хмуря брови, — на этот раз он только попробовал моего свинца, а скоро я его угощу вдоволь; до его селений далеко.

— И мои воины идут по его следам! Вот скальпы собак-ирокезов, — прибавил вождь, подавая охотнику кровавые трофеи, — они по праву принадлежат моему брату; он повесит их в своей хижине; Ононтио похвалит его за храбрость.

— Господин де Монкальм меня знает и так, — отвечал охотник, гордо поднимая голову и отстраняя от себя отвратительный подарок. — Нет, вождь, оставьте у себя эти скальпы, они скорее ваши, чем мои; только благодаря вам макасы обратились в бегство. К тому же, вождь, ведь я — не краснокожий, в моих жилах нет индейской крови, хоть я и горжусь быть приемным сыном вашего племени. Вам известно, что воины моего цвета не имеют привычки скальпировать своих врагов.

— Хорошо сказано, Бесследный! — вскричал сержант. — Француз убивает врага, но после смерти прощает ему. На иное он не способен.

— Хорошо! — сказал, улыбаясь, вождь. — Тареа благодарит своего брата, он принимает скальпы. Что теперь желает делать Бесследный?

— Я думаю, вождь, что нам следует прежде всего заняться бедными пленниками, которых вы так чудесно спасли.

— Мой брат молод, но исполнен мудрости. Будет сделано по его желанию.

— Повинуюсь с удовольствием и с охотой, — сказал сержант, все-таки заряжая ружье.

Тареа с двумя белыми направился к месту, где находились в тоске и страхе несчастные пленники, покинутые ирокезами во время их поспешного бегства.

ГЛАВА II. Профиль нашего героя

Открытие Америки, создав широкий горизонт всевозможным вожделениям, которые не находили удовлетворения в Старом Свете, было громовым ударом, пробудившим от лихорадочного сна страсти авантюристов и неудачников, которыми кишела в то время Европа и которые привыкли жить за счет ближнего, добывая себе шпагой лены и поместья.

Инстинкты грабежа и хищения, достигшие широкого развития благодаря постоянным войнам, наполнявшим собой средние века, нашли в этом открытии давно искомый выход и средство удовлетворить себя за счет новых, до той поры неизвестных народов; предполагалось, на основании рассказов путешественников, что эти народы обладают несметными богатствами, всей громадности которых сами не сознают и не знают, что с ними делать.

Умы взволновались, все взгляды обратились на таинственный горизонт, столь неожиданно открывшийся для всех обманутых надежд; и, к великому удивлению Европы, все неудачники цивилизации начали эмигрировать массами; из самых отдаленных стран, точно стаи голодных волков, хлынули люди в это новооткрытое Эльдорадо по ту сторону Атлантики.

Позднее религиозные войны выбросили на северный берег Америки толпу людей, преследуемых на их родине за религиозные убеждения; они явились туда, ища, где лучше, и поселились в этой дикой стране, чтобы на свободе поклоняться Богу, как верует сердце, не страшась постоянных преследований.

Испанцы, португальцы, англичане, голландцы, датчане, почти все народы Европы распределили между собой — худо ли, хорошо ли — новый материк, где и основали колонии, благосостояние которых было более или менее сносно.

Одни французы, за малыми исключениями, остались в стороне от этого движения в Новый Свет. Тщетно правительство, сознавая выгоду заморских владений, пыталось освоить колонии; население не отвечало на призыв и было глухо ко всем заманчивым обещаниям.

Французский характер составлен из самых странных противоречий; француз в одно и то же время — домосед, рутинер, делец, авантюрист, скептик, верующий, легковерный, насмешник и беспечный; но главное — он привязан к родной почве; француз любит родину больше всего; уезжая, он постоянно думает о возвращении, хотя бы только для того, чтобы умереть.