Тунеядцы Нового Моста - Эмар Густав. Страница 17

— Те-те-те! Так граф женат!

— Как же! И на прелестной женщине, как говорят, конечно, потому что ее никто никогда не видал; и ревнив, говорят, как черт.

— А! Так она хорошенькая!

— Прелестная; но об этой свадьбе ходят странные слухи, чтоб не сказать больше, и никто не знает тут ничего верного.

— А вы, кум, знаете? — спросил капитан таким странным голосом, что Грипнар посмотрел на него с недоумением, не зная, продолжать ему или замолчать.

Капитан выпил большой стакан вина, вероятно нечаянно, и прибавил с натянутой улыбкой:

— Расскажите-ка нам об этом, кум; это, должно быть, интересно!

— Еще бы! Представьте себе…

Но в эту минуту он увидел, что жена делает ему отчаянные знаки, и сразу остановился.

— Ну, говорите же, я слушаю, — обратился к нему капитан.

— Ей-Богу, позабыл все эти подробности, капитан! — отвечал он самым простодушным тоном. — Меня ведь это мало интересовало.

— Жаль, — сказал авантюрист, — а я бы не прочь послушать.

— Да вот спросите жену, она ведь почти выросла в доме дю Люков и знает все до ниточки.

Толстяк глубоко вздохнул, точно у него гора с плеч свалилась, и залпом осушил стакан.

— Правда, добрая Фаншета? Вы все знаете?

— Знаю, капитан; это очень грустная история, только вряд ли она вас заинтересует.

— Отчего же вы так думаете?

— Оттого, — проговорила Фаншета с ударением на каждом слове, — что вы тут ровно ни при чем.

— Конечно, — согласился он, невольно опуская глаза под ее пристальным взглядом, — но когда-то я был в довольно близких отношениях с этой семьей и не могу оставаться равнодушным к тому, что ее касается.

— История эта не длинная; сам граф дю Люк ничего тут не знает. Это, собственно, слухи, просто злые толки, и преглупые, если их разобрать хорошенько, так что верить им положительно нельзя.

— Фаншета, к чему столько оговорок в таком простом деле, которое, вы сами знаете, нисколько меня не интересует? — с горькой насмешкой в голосе произнес капитан.

Фаншету это задело за живое. Она как-то особенно взглянула на капитана и сейчас же сообщила:

— Граф Оливье дю Люк женился чуть больше трех лет тому назад на мадмуазель Жанне де Фаржи.

— Дочери графа де Фаржи, капитана конвоя его величества, покойного короля Генриха Четвертого, — холодно добавил капитан.

— Да, — несколько нетерпеливо подтвердила Фаншета, — но хроника, или как хотите назовите этот лживый слух, говорит, что Жанна де Фаржи, внучка маркиза де Кевра…

— Бывшего губернатора Лимузена; это всем известно, — заявил капитан, небрежно играя ножом.

— Но не всем известно, — грустно продолжала Фаншета, — что Луиза де Кевр, ее мать, до замужества была невестой одного провинциального дворянина, Стефана де Монбрена. Вы помните это имя, капитан?

— Смутно, — признался он, прямо глядя ей в лицо, точно показывая, что не боится ее слов, — гугенот, вероятно?

— Да, гугенот; это-то и погубило его и ее, бедняжку.

— Вы говорите загадками, милая Фаншета.

— Неужели? — насмешливо переспросила она. — Так выслушайте до конца.

— Говорите!

Женщина пристально посмотрела на него исподлобья, тихонько вздохнула, отерла дрожавшую на реснице слезу и энергично продолжала:

— Маркиз де Кевр принял католическую веру в одно время с Генрихом Четвертым и требовал того же от молодого человека, прежде нежели он сделается его зятем; тот отказался; свадьба расстроилась; маркиз сделался неумолимым врагом графа де Монбрена, которого между тем почти воспитал. Давнишняя, глубокая дружба превратилась в страшную ненависть. Видите, я все рассказываю?

— Да, все, что говорит хроника, — иронично заметил капитан.

— Конечно. Грянуло восстание Истребителей; Стефан де Монбрен сделался их вождем с единственной целью отомстить маркизу.

— О, это уже гнусная ложь! — вскричал капитан, стукнув кулаком по столу.

— Может быть, капитан, но не забудьте, что я ведь только повторяю слухи.

— Да, да! — машинально согласился он. — Продолжайте, Фаншета.

— Не лучше ли не говорить больше? — необычно мягко сказала она.

Капитан посмотрел на нее со странным выражением.

— Нет, Фаншета, — возразил он, сделав умоляющий жест, — я хочу, я должен все выслушать! Лучше мне знать, до какой степени злобы может дойти человеческая глупость.

— Извольте, если вы этого требуете.

— Я не требую, а прошу, Фаншета.

— Хорошо! Так хроника прибавляет, что графу Монбрену, неизвестно, каким образом, удалось похитить несчастную дочь маркиза де Кевра, и, когда она от него освободилась, она была возвращена отцу…

— Ну, дальше! Что же вы остановились? — воскликнул он прерывающимся от тяжелого внутреннего волнения голосом. — Ведь я говорю вам, что все хочу знать!

— Похититель Луизы де Кевр хладнокровно, подло обесчестил ее. Она носила под сердцем доказательство этого ужасного злодейства, совершенного титулованным дворянином, который, несмотря на то что низко упал в общем мнении, сохранил, однако, в глазах всех репутацию хотя очень вспыльчивого, необузданного человека, но честного и великодушного.

Капитан, опустив голову на руки, несколько минут неподвижно сидел, подавленный, казалось, горем, которого не мог или не хотел показать. Когда он поднял голову, лицо его было бледно, как мертвое, и глаза какие-то рассеянные.

— Как же, Фаншета, — насмешливо произнес он, стараясь улыбнуться, — вы говорите, что эта молодая женщина была обесчещена? Ведь граф де Фаржи женился на ней?

— Да, — жестко подтвердила трактирщица, — потому что по неизреченной благости Божьей рядом с преступником

всегда найдется и человек доброй души. Мадмуазель де Кевр благородно призналась во всем графу де Фаржи, и он все-таки женился на ней, во-первых, чтоб не отравлять последних минут умиравшего от раны маркиза, а во-вторых, потому, что его благородной душе было невыносимо видеть такое незаслуженное несчастье.

Он скрыл страшную тайну, любил и воспитал ребенка обольстителя, как свое родное дитя; это была девочка; он выдал ее замуж за графа дю Люка и, умирая, завещал ей все свое состояние. Вот, капитан, — горько прибавила она, — история, которую вы заставили меня вам рассказать.

Наступило долгое, грустное молчание.

Грипнар и его жена значительно переглянулись.

Капитан был бледнее смерти. Глаза сердито бегали, бесцельно оглядываясь вокруг; на лбу выступили капли пота; рука судорожно сжимала ручку ножа.

— Да, — произнес он наконец, — граф де Фаржи был достойным уважения человеком. Дочь его не знает о своем происхождении?

— Кто бы ей об этом сказал? — поспешила ответить Фаншета. — Мать ее умерла от стыда и горя, дав ей жизнь; а граф слишком любил ее, чтоб довести до отчаяния таким открытием.

— Все это прекрасно! Бог сжалился над матерью, так как она была не виновата; но разве отец не имеет права ждать любви от своего ребенка?

— Какой отец? — холодно спросила Фаншета.

— Да этот Стефан, граф де Монбрен?

— Ведь вы знаете, капитан, что недостаточно произвести на свет несчастное, беспомощное дитя, чтоб называться его отцом; заботы о ребенке, жертвы, которые приносятся для того, чтоб воспитать и устроить его, наконец отцовские права, которые можно громко заявить перед всеми, вот что составляет звание отца. У мадам дю Люк был только один настоящий отец — граф де Фаржи.

— Но если бы вдруг явился тот, другой и, справедливо или несправедливо, заявил о правах, которые он за собой предполагает?

— Он не только сделал бы дурное дело, — отвечала Фаншета, — но даже подлость, преступление.

— Преступление? — вскричал капитан, приподнявшись и сверкнув глазами на мужественную женщину.

— Конечно, — спокойно подтвердила она, — и вы, я уверена, разделите мое мнение.

— Не думаю, — глухо прошептал капитан, снова опускаясь на стул.

— Да, он совершил бы преступление, — повторила Фаншета, — потому что из эгоизма — не скажу, из алчности — навсегда разбил бы счастье двух существ, которые ему ничем не обязаны, совершенно чужды, свято любят друг друга и в свою очередь имеют детей, которых подобное открытие если б не погубило, так сделало бы несчастными. Впрочем, этого и быть не может, не станем же об этом говорить!