Тунеядцы Нового Моста - Эмар Густав. Страница 21

— Как?.. Что ты говоришь?.. Графини нет дома?

— Уже два дня как нет, монсеньор.

— А ты говорил, что ничего нет нового, Мишель!

— Dame! Монсеньор!

— Ссора с католиками, убийство, приезд моего приятеля, внезапный отъезд графини, которая до сих пор никуда, кроме церкви, не выходила… Parbleu! Да тут только пожара и грабежа не хватает, Мишель.

Он говорил отрывисто, с явно напускной веселостью, так что камердинер совсем растерялся и не знал, что делать. В дверь кто-то тихонько постучался. Мишель пошел отворить.

— Что там еще? — спросил граф, когда он вернулся.

— Ничего, монсеньор. Камеристка мадмуазель де Сент-Ирем пришла просить вас на несколько минут к барышне.

— А! — со странным выражением протянул Оливье. — Так мадмуазель де Сент-Ирем дома?

— Да, монсеньор. Что прикажете сказать?

— Камеристка тут?

— Точно так.

— Скажи, что я сейчас буду иметь честь прийти к мадмуазель де Сент-Ирем.

Мишель вышел.

Граф несколько минут стоял, опершись на спинку кресла, бледный, с опущенными глазами, со страшной болью в сердце.

Оливье ревновал, ревновал без всякого основания, сознавая в душе всю смешную сторону этой ревности.

Он разговорился с Мишелем просто для того, чтобы позабавиться его чудачествами, но ни за что на свете не стал бы расспрашивать слугу о том, что делала его жена. Только графине принадлежало право объяснить ему, основательны ли его подозрения. Если она виновата, он разойдется с ней без огласки и упреков.

—А если она невиновна? — мелькнуло у него вслед за тем, и сжатые губы слабо улыбнулись. — Жанна меня любит, я в этом уверен; она так же нежно любит и свое дитя — мое дитя. Я с ума схожу. Это все моя проклятая ревность. Что за вздор! Брошу все эти глупые мысли… Надо скорей идти к мадмуазель де Сент-Ирем, ока меня ждет… А ведь хороша, слишком хороша мадмуазель де Сент-Ирем! — прибавил он через минуту, улыбнулся, пожал плечами, заглянул на себя в зеркало, закрутил кончики темных усов и ушел, звеня шпорами.

Граф немножко побаивался мадмуазель Дианы. Отчего? И сам не знал.

Строго воспитанный отцом, никогда не выпускавшим его из виду, он совершенно незнаком был с безнравственной жизнью молодежи своего круга и возраста. Жену свою он глубоко любил, и эта любовь заменяла ему все. Поэтому многого он не знал. Это была большая редкость в то время, когда на женитьбу смотрели почти только как на неизбежное зло для поправления расстроенного состояния. Друзья часто смеялись над его пуританством, но он не обращал на это внимания и не понимал их намеков на блестящую красоту Дианы, составлявшую, — прибавляли они с улыбкой, — счастливый контраст с красотой графини.

Тем не менее он не без некоторого внутреннего содрогания шел к мадмуазель де Сент-Ирем.

Комнаты девушки были во флигеле, прямо против комнат графа, и соединялись с ними длинным, темным коридором, пробитом в стене и упиравшемся в альков спальни Дианы. Они были убраны очень пышно и с большим вкусом.

Камеристка доложила о графе, и он вошел вслед за ней в душистый, маленький будуар, где царствовал нежный, искусно устроенный полусвет.

Диана полулежала на груде подушек, в самом кокетливом, соблазнительном неглиже, правая рука, белая, тонкая, небрежно свесилась с кушетки, левая держала полуоткрытую книгу, которую Диана, наверное, не читала.

При имени графа она быстро приподнялась, знаком велела камеристке выйти, слегка повернула к нему голову, и, взглянув на него из-под длинных бархатных ресниц, улыбнулась.

Оливье молча поклонился. Они помолчали с минуту, исподтишка посматривая друг на друга.

Но в некоторых случаях женщина бывает в десять раз сильнее и решительнее самого храброго мужчины. Девушка доказала это, первая начав разговор.

— Только несколько минут тому назад я узнала, что вы вернулись, граф; благодарю вас за то, что вам угодно было самому прийти ко мне, а не ждать меня к себе.

— Мадмуазель, — отвечал он, поклонившись, — вы женщина, любимая подруга моей жены и наша гостья, я обязан был сам прийти к вам. Вам угодно было видеть меня и сказать мне что-то?

Девушка исподлобья взглянула на него и лукаво улыбнулась.

— Прежде всего, граф, прошу вас сесть. Я не в состоянии буду говорить с вами, — прибавила она, видя, что Оливье колеблется. — Если вы будете стоять передо мной, вы, пожалуй, от меня убежите. Наш разговор может быть длиннее, нежели вы предполагаете.

Она придвинула стул к своим подушкам и указала на него графу. Он сел с видимой неохотой. Хитрая девушка заметила это и опять исподтишка улыбнулась.

— Ну, вот так мне больше нравится, — сказала она. — Поговорим теперь, мне многое нужно сказать вам.

— Мне, мадмуазель?

— Да, вам, что же вы так удивляетесь? Во-первых, я должна успокоить вас. Жанна два дня тому назад уехала.

— Я знаю, мадмуазель.

— А!.. Но вы не знаете, что за ней приезжал нарочный от господина де Барбантана, ее деда, он при смерти.

— Этого я действительно не знал.

— Его, кажется, ранил кабан на охоте. Господин де Барбантан ведь страстный охотник. В настоящую минуту он, вероятно, умирает, если уже не умер. Вот письмо из замка Вири.

Она подала графу письмо, которое тот тихонько отстранил, и руки их при этом встретились — случайно или нет, неизвестно. Это подействовало, как электрический удар, рука графа осталась в руке девушки. Он пристально поглядел на нее, они помолчали с минуту. Граф хотел высвободить руку, девушка тихонько придержала ее.

— Зачем же бежать от меня? — томно произнесла она. — Разве вы не догадались, что я вас люблю, Оливье?

Диана, казалось, говорила разбитым от волнения голосом. Граф вздрогнул.

— О, молчите, молчите, Диана! — вскричал он. — Не говорите так, ради Бога!

— Отчего же? Разве истинная, преданная любовь такая обыкновенная вещь, что на нее не стоит обращать внимания, когда встречаешь ее в жизни?

— Диана!

— Я люблю тебя, — прошептала она. — Люблю!

Она наклонилась к графу, волосы ее распустились, глаза блестели, грудь высоко вздымалась, горячие пунцовые губы протянулись к нему, точно прося долгого, страстного поцелуя. Граф, как очарованный, склонился к ней, они поцеловались.

— Ах, ты любишь меня, Оливье! — воскликнула Диана с непередаваемым выражением, обняв его обеими руками за шею. — Ты мой, мой наконец!

Это слово заставило графа очнуться. Он быстро откинулся, оттолкнул девушку и важно поклонился.

— Прощайте, мадмуазель де Сент-Ирем, — проговорил он невольно дрожавшим от внутреннего волнения голосом, — я уезжаю к графине дю Люк, своей жене! — еще раз поклонившись, он вышел из комнаты.

Страшное бешенство овладело на минуту Дианой; она, как пантера, вскочила и хотела броситься за ним, но потом опять томно опустилась на подушки и посмотрела на затворившуюся за графом дверь; взгляд ее был полон ненависти и стыда, а на побледневших губах скользнула страшная улыбка.

— Ты ускользнул на этот раз, — глухо промолвила она. — Ну, ступай к своей жене, бессердечный глупец! Но, клянусь Богом, ты будешь мне принадлежать, хотя бы мне пришлось перешагнуть через труп той, которую ты мне предпочитаешь!

Как только стемнело, граф дю Люк уехал верхом, в сопровождении одного слуги, в замок Вири, к господину де Барбантану.

Сцена с мадмуазель де Сент-Ирем заставила Оливье забыть ревность, он чувствовал только свою первую вину перед женой, на его губах горели поцелуи Дианы, и он спешил стереть их святыми, чистыми поцелуями и ласками Жанны, ему хотелось увидеть ее, прижать к своему сердцу.

Он наказал себя тем, что ни слова не говорил с графиней о происшедшем в Мовере во время его отсутствия, а это было ему очень тяжело.

Неожиданный приезд графа в замок Вири был радостным сюрпризом для Жанны. Оливье, чувствуя себя несколько виноватым, был необыкновенно мил с нею.

Рана господина де Барбантана была серьезна, но после первой же перемены повязки доктор сказал, что ручается за выздоровление, хотя оно пойдет и нескоро. Граф и графиня провели у больного несколько дней и затем уехали в Мовер.