Тунеядцы Нового Моста - Эмар Густав. Страница 92

Он сдержанно поклонился и хотел отойти. Незнакомка остановила его, прося уделить ей несколько минут.

— Сударыня, несмотря на вашу таинственность, я узнал вас! — воскликнул Оливье. — Вы и так отравили мне всю жизнь, прошу вас, сжальтесь надо мной и перестаньте преследовать меня!

— Оливье, — промолвила Диана (как, вероятно, уже догадался читатель), — вся моя вина в том, что я любила и до сих пор люблю вас. Ваша любовь ко мне прошла, женщина в этом случае должна безропотно склонять голову, но никто не может помешать ей сочувствовать любимому человеку и оберегать его.

— Действуйте прямо, сударыня, — с грустной насмешкой сказал граф. — Вы пришли сообщить мне какую-нибудь новую злую весть, говорите же все сразу, это легче. Я, впрочем, надеюсь, что Бог скоро освободит меня от этой невыносимой жизни.

— Знаю, Оливье, вы нарочно приняли участие в деле, за которое можете поплатиться головой.

— Почем вы это знаете?

— Что вам до этого? Я знаю многое, чего вы не знаете, тогда как должны бы знать скорей, чем кто-нибудь, и как вы ни ненавидите меня, клянусь Богом, я спасу вас даже против вашей собственной воли.

— Благодарю вас за такое участие, — колко отвечал Оливье. — Но оставьте его при себе, моей шпаги достаточно, чтобы защитить меня от моих врагов.

— Знаю, что вы очень храбры, граф, но иногда и храбрость не спасает. Не пренебрегайте моими советами, Оливье, иначе вы не только сами погибнете, но увлечете за собой и своих друзей.

— Говорите, пожалуйста, яснее, сударыня. Диана улыбнулась под маской и села на скамейку.

— Сядьте возле меня, — ласково попросила она.

— Позвольте мне остаться стоять.

— Нет, пожалуйста! Вы одни должны слышать то, что я вам скажу.

— Если вы непременно требуете… — произнес Оливье и сел рядом.

— Я вижу, что вам хочется поскорей уйти от меня, Оливье, поэтому буду говорить прямо, только, пожалуйста, не перебивайте. Реформаты в Лангедоке и Гиени восстали против королевской власти. Их вождь Генрих де Роган. Герцог Делафорс передал вам свою власть по управлению делами религии в Париже, пока его нет. Вы все время переписывались с ним, с господином де Роганом и де Субизом, посылали им деньги и людей, в выборе которых не особенно церемонились; вам помогал капитан Ватан. Недели две тому назад господин Дефонкти, бывший начальник дозора, недавно назначенный помощником парижского прево, с несколькими подчиненными пришел в кабачок на Тюильрийской улице, где собрались человек пятнадцать реформатов, но их предупредили, и они успели скрыться, так что в трактире не нашли никого.

— Нет, извините, там нашли меня за завтраком с моими двумя товарищами.

— Да, капитаном Ватаном и пастором Грендоржем. В тот же день утром Грендорж, сержант Ла Прери и еще какая-то подозрительная личность вошли в дом банщика Дубль-Эпе, против Нового моста, завтракали там, и часа через полтора вышли уже без Ла Прери.

— Он, вероятно, ушел раньше.

— Нет, граф, за этим домом зорко следит полиция, потому что там постоянно собираются гугеноты для совещаний; его обыскали весь, а солдата и следов не нашли. Предполагают, как и вы говорите, что он ушел незамеченным, а я уверена, что его убили.

— Этого не может быть, да и при чем же я во всем этом?

— Пастор и подозрительная личность, о которой я говорила, пошли от банщика прямо в другой кабачок у Тюильрийского сада, где вы были в то время.

— Не хотите ли вы сказать, сударыня, что я принимал участие в убийстве, если только оно действительно было? — высокомерно спросил Оливье.

— Нисколько; впрочем, на подобное дело можно смотреть с разных точек зрения. Если Ла Прери убили за шпионство или измену, так это уже называют не убийством, а казнью » не считают злодейством.

— Вы удивительно хорошо знаете все эти тонкости, сударыня, но позвольте прибавить, меня удивляет, по какому праву вы меня так допрашиваете?

— Я не допрашиваю, граф, а предупреждаю, чтобы вы остерегались.

— Благодарю вас за доброе желание, но мне бояться нечего.

— Ошибаетесь, граф, и вам, и друзьям, и сторонникам вашим отовсюду грозит опасность.

— Я, сударыня, живу очень уединенно и не вижу никого, кроме двоих-троих знакомых, которые навещают меня; политикой я вовсе не занимаюсь, а если принадлежу к реформатской церкви, так это еще не значит, что я непременно заговорщик.

— Мое дело вас предупредить, граф, делайте, как знаете, но полиции известно, что гугеноты составляют заговор, который на днях, говорят, приведут в исполнение.

— Моя невинность оградит меня от опасности, сударыня.

— Очень буду рада, — насмешливо произнесла она. — Но если бы вам и удалось выйти сухим из воды, так друзьям вашим не удастся.

— Кого вы называете моими друзьями?

— Капитана Ватана, который следует за вами, как тень. Это довольно подозрительный авантюрист, надо заметить.

— Капитан Ватан честный человек, я его уважаю; кроме того, он, кажется, католик.

— Это меня не касается. Есть еще и другие: граф де Леран, например, барон де Сент-Ромм, герцог де Роган…

— Но к чему вы упоминаете о герцоге? Его даже нет в Париже, и ему нечего бояться своих врагов.

— Полноте, граф! Ведь вам хорошо известно, что это не так.

— Мне, сударыня?

— Конечно! Вы ведь недавно получили от него известие…

— Извините, я не имею чести вести переписку с герцогом де Роганом…

— А!.. Хорошо… так я вам скажу, где он.

— Очень обяжете, — сказал Оливье, холодно поклонившись.

— Герцог де Роган приехал или дня через два приедет в Париж… завтра же, может быть.

— Полноте, сударыня! Эти шутки некстати.

— Я вовсе не шучу.

— Но зачем герцогу де Рогану быть в Париже? У него нет никакой цели.

— Как знать! — многозначительно прошептала она. — Любовь ведь не смотрит ни на что.

— Что вы сказали, сударыня? — воскликнул он, задрожав, точно от электрического удара.

— Правду! — твердо отвечала она, глядя ему прямо в лицо.

— Ах, сударыня! Согласившись выслушать вас, я должен был предвидеть, что вы запаслись какой-нибудь гнусной клеветой.

— Я вовсе не хочу клеветать, граф, я только отвечаю на ваши вопросы.

— Послушайте, сударыня! Вы пользуетесь тем, что вы женщина, но это ужасно! Как я вас ни избегаю, вы беспощадно преследуете меня из одного низкого удовольствия раздирать мне душу.

— О, граф! Как вы можете думать, что я хочу мучить вас? Ведь я не перестала вас любить, следовательно, по-прежнему предана вам, и только эта преданность заставляет меня так прямо говорить с вами. Ведь вы сами спросили, зачем герцогу быть в Париже? Вам не нужно было меня об этом спрашивать.

— Хорошо, не спорю, сударыня! Да сохранит вас Бог, — сказал он сдавленным голосом.

— Я раскаиваюсь в своей откровенности с вами, граф, вы приписываете мои слова дурному намерению.

— Прощайте, сударыня, и дай Бог, чтобы навсегда теперь! — вскричал он, с негодованием посмотрев на нее, и ушел, прошептав: — Шипи, ехидна! Тебе никогда не заставить меня столько страдать, сколько ты заставила в эту минуту! Настанет день, я надеюсь, когда я наконец раздавлю тебя!

Молодая женщина со страшной злобой посмотрела ему вслед.

— Уходи, бессердечный! — произнесла она со зловещим смехом. — Я отомщена, потому что нанесла тебе неизлечимую рану!

Едва она успела скрыться в темных аллеях, как кустарники тихо раздвинулись и оттуда вышел капитан Ватан.

— Morbleu! — проговорил он, лукаво покручивая усы. — Я, видно, поступил правильно, шпионя за своим другом. Эта женщина ядовитее, нежели я предполагал. Нет, с ней надо покончить! Я займусь этим.

И он ушел, насвистывая.