Великий предводитель аукасов - Эмар Густав. Страница 30

обычным для хороших пешеходов, который, по знаменательному выражению солдат, съедает дорогу. Они сами почти не заметили, как дошли до деревни.

— Итак, мы в Сант-Мигуэле? — спросил Валентин.

— Да, — ответил его спутник.

— И вы думаете, что доньи Розарио уже здесь нет? Индеец покачал головою.

— Ее здесь нет, — сказал он.

— Почему вы так думаете?

— Я не могу объяснить моему брату.

— Отчего?

— Так, я чувствую, что ее нет.

— Но все-таки у вас есть же какая-нибудь причина думать так?

— Пусть мой брат посмотрит.

— Ну? — сказал молодой человек, глядя во все стороны. — Я ничего не вижу.

— Вот почему я так думаю. В деревне все спокойно, гуилихские женщины на работе, воины на охоте, только старики остались дома. Если б пленница была здесь, то мой брат видел бы воинов, лошадей. Тогда бы в деревне было все живо, теперь же все мертво.

«Черт возьми, — подумал Валентин, — эти дикари претонкие штуки, они все видят, все знают, и мы, со всей нашей цивилизацией, перед ними просто дети».

— Предводитель, — сказал он громко, — вы мудрец. Скажите мне, пожалуйста, кто научил вас всем этим вещам?

Индеец остановился, величественным движением указал молодому человеку на горизонт и торжественно сказал:

— Брат, мой учитель — пустыня.

«Да, правда, — убежденно подумал француз, — только там человек видит лицом к лицу Бога. О, никогда мне не узнать того, что знает этот индеец!»

Они вошли в деревню. Слова Трантоиль Ланека оправдались: в ней не было ни души. По индейскому обычаю, двери были отворены, и путешественники, не входя в них, легко могли убедиться в отсутствии жителей. Только в некоторых они заметили больных, которые лежали на овечьих шкурах и жалобно стонали. Вдруг Цезарь с воем бросился вперед и, остановившись перед уединенно стоявшей хижиной, стал грести лапами землю.

— В этой хижине, — сказал Трантоиль Ланек, — мы, может быть, кое-что узнаем о бледонолицей девушке.

— Так поспешим войти в нее! — нетерпеливо вскричал Валентин.

Оба бегом бросились к хижине. Цезарь не переставал выть. Когда Трантоиль Ланек и Валентин остановились у хижины, на пороге показалась женщина.

Этой женщине казалось на вид около сорока лет, хотя в сущности было не больше двадцати пяти. Но жизнь, какую ведут индианки, тяжкие работы, исполняемые ими, быстро старят их. Выражение лица этой женщины было исполнено кротости и печальной задумчивости, она, казалось, была страдалицей. Ее одежда, из темно-синей шерстяной ткани, состояла из длинной, но узкой туники, отчего индианки могут делать только маленькие шажки. На плечах была маленькая мантилька, называемая ичелла . Она скрещивалась на груди и была стянута серебряной пряжкой, поддерживавшей также пояс ее туники. Длинные черные, как вороново крыло, волосы, заплетенные в восемь кос, ниспадали на плечи и были украшены множеством лианка, или ложных изумрудов. У нее были ожерелья и браслеты из бус. На пальцах было множество серебряных колец, а в ушах — четырехугольные серебряные серьги. Все эти вещи делаются в Араукании самими же индейцами. В этой стране женщины весьма любят всякие украшения. Даже у самых бедных есть драгоценные вещи.

Как только эта женщина отворила дверь, Цезарь так быстро бросился в хижину, что чуть не опрокинул индианку. Она пошатнулась и должна была опереться о стену. Путешественники вежливо поклонились ей и извинились за грубость собаки, которая, несмотря на то что хозяин звал ее свистом, не хотела возвращаться.

— Я знаю, что так обеспокоило собаку, — тихо сказала женщина. — Мои братья — путешественники, пусть они войдут в эту бедную тольдо. Пусть они считают ее своей, их раба станет прислуживать им.

— Мы принимаем чистосердечное приглашение нашей сестры, — отвечал Трантоиль Ланек. — Солнце печет, а так как она позволяет, то мы отдохнем и освежимся немного.

— Мои братья — дорогие гости, они останутся под моей кровлей сколько им потребуется.

Сказав это, хозяйка отступила в сторону, чтоб дать пройти незнакомцам в хижину. Путешественники вошли. Цезарь растянулся посреди комнаты, уткнув морду в землю. Он нюхал и рыл лапами с глухим завыванием. Заметив своего хозяина, он подбежал к нему, помахивая хвостом, поласкался и тотчас же принял прежнее положение.

— Господи! — прошептал с беспокойством Валентин. — Что тут случилось?

Не говоря ни слова, Трантоиль Ланек поместился подле собаки, растянулся и стал внимательно рассматривать пол. Женщина, впустив их в хижину, оставила одних, чтобы приготовить им освежиться. Через минуту предводитель встал и молча сел подле Валентина. Тот, видя, что его товарищ не намерен говорить, спросил его:

— Ну, предводитель? Что нового?

— Ничего, — отвечал ульмен. — Это старые следы, им по меньшей мере четыре дня.

— О каких следах вы говорите?

— О следах крови, которые на полу.

— Крови? — вскричал молодой человек. — Как, вы думаете, что донья Розарио убита?

— Нет, — отвечал предводитель, — если эта кровь принадлежит ей, то она только ранена.

— Почему вы так предполагаете?

— Я не предполагаю, я уверен.

— Но доказательства?

— Ей делали перевязку.

— Перевязку! Это слишком, позвольте усомниться в этом. Как вы могли узнать, что раненной здесь особе, кто бы она ни была, делали перевязку?

— Мой брат слишком скор, он не хочет рассуждать.

— Гм, если б я рассуждал до завтра, то и тогда бы ничего не узнал.

— Может быть, пусть мой брат поглядит на это. Говоря это, предводитель открыл сжатую правую руку и показал, что было в ней.

— Ну! — вскричал Валентин. — Это сухой лист. Какого черта вы хотите, чтоб я узнал из него?

— Все, — отвечал индеец.

— В самом деле? Если вам удастся это, то я буду считать вас первым махи в целой Араукании. Объясните!

— Очень просто, — сказал предводитель, — это орегановый лист. Орегано — драгоценное средство, когда надо остановить кровь и залечить раны. Моему брату это известно. Вот следы крови, вот лист, он не мог зайти сюда сам, стало быть, кому-нибудь делали перевязку.

— Ясно, как на ладони! — сказал Валентин, удивленный разумностью объяснения и негодуя на свою недогадливость.