Вольные стрелки - Эмар Густав. Страница 6

— Нианга, злой дух, возмутившийся против Владыки Жизни! Воины не боятся тебя, воины презирают силу Нианги, так как Ваконда защищает своих воинов.

Все присутствующие испустили ужасный крик и поднялись с колен.

Утренняя молитва на этом окончилась, обычай был соблюден, и каждый принялся за свои обыденные занятия.

Отец Антонио с удивлением следил за этой священной и трогательной по своей простоте церемонией. Подробности ее были, однако, недоступны для него, так как возгласы произносились на родном языке индейцев, который был совершенно незнаком ему. Тем не менее он испытал некоторую радость, убедившись, что эти люди, которых он считал абсолютными варварами, не лишены религиозного чувства.

Потухший ночной костер был снова разведен для приготовления утреннего завтрака. Разведчики разошлись во все стороны, чтобы узнать, свободен ли путь и не подстерегает ли где враг.

Отец Антонио, вполне успокоившись относительно собственной жизни, начал осваиваться со своим новым положением. С большим аппетитом он проглотил предложенный ему кусок жаркого, по окончании еды легко влез на предназначенную ему лошадь, и по сигналу тронулся со всеми в путь.

Отец Антонио начал находить дикарей, которые ему рисовались в таких мрачных красках, не столь злыми, он стал открывать в них добрые стороны, решив, что многое, о них говорящееся, — чистейшая клевета.

Действительно, их предупредительное обращение с ним ни на минуту не давало повода думать о какой-либо хитрости, задней мысли — напротив, они старались во всем как будто угодить ему, насколько это было в их силах.

Весь отряд двигался в течение нескольких часов, пробираясь по тропинкам, проложенным дикими зверями. Вследствие чрезвычайной узости пути приходилось ехать гуськом, то есть одному всаднику за другим. Отец Антонио заметил старания, с которыми Голубая Лисица старался держаться возле него, но, помятуя их утренний разговор, это его не удивляло.

Незадолго до полудня был сделан привал на берегу речки, осененной большими деревьями. Тучный отец Антонио обрадовался, что ему можно будет немного отдохнуть, растянувшись в тени. Во время остановки Голубая Лисица не заговаривал с ним, да и монах не особенно был бы рад этому, предпочитая спокойное пребывание в тени выслушиванию требующих самого тонкого внимания туманных и непонятных речей вождя апачей.

Часов около четырех, когда жара спала, отряд вновь сел на коней, но вместо того, чтобы ехать шагом, как было утром, пустился в галоп.

Индейцы знают только два лошадиных хода — шаг и галоп, рыси они не признают, и, сказать по правде, мы также вполне придерживаемся их взгляда.

Галопом ехали долго, уже прошло по крайней мере два часа с тех пор, как солнце зашло за горизонт, а апачи все неслись с головокружительной быстротой. Наконец, по знаку вождя, они остановились.

Голубая Лисица подошел к монаху и, отведя его в сторону, сказал:

— Здесь мой отец и апачи расстанутся, апачам неблагоразумно идти далее, мой отец будет продолжать путь один.

— Я! Один?! — воскликнул изумленный монах. — Вы шутите, вождь, я лучше останусь с вами.

— Это невозможно, — решительно возразил индеец.

— Куда же я пойду в это время, когда не видно ни зги?

— Пусть мой отец посмотрит туда, — отвечал вождь, протягивая руку на юго-запад. — Видит ли мой отец это красноватое зарево, вон там вдали?

Отец Антонио внимательно устремил свой взор в указанном направлении.

— Да, — сказал он через минуту, — вижу.

— Отлично. Это зарево от костра бледнолицых.

— А!

— Пусть отец мой даст волю коню, конь принесет отца моего к костру. Там находится Тигреро.

— Вы в этом уверены?

— Да. Пусть отец мой слушает: бледнолицые примут отца моего хорошо.

— Понимаю, и я передам Транкилю, что друг его, Голубая Лисица, желает говорить с ним, я покажу ему, где вы, и…

— Сорока болтлива, глупа, трещит, как старая баба, — грубо прервал его вождь. — Мой отец не должен говорить ничего.

— А! — мог только произнести сбитый с толку монах.

— Пусть отец мой делает то, что говорит Голубая Лисица, иначе его высушенный скальп украсит копье вождя.

При этой угрозе отец Антонио затрепетал.

— Клянусь вам, вождь… — начал он.

— Муж не клянется, — вновь резко прервал его Голубая Лисица, — он говорит «да» или «нет». Мой отец в лагере белых не будет говорить об апачах. Но когда белые уснут, мой отец выйдет из лагеря белых и даст знать Голубой Лисице.

— Но где же найду я вас? — с горечью вопросил отец Антонио, поняв, наконец, что предназначен служить шпионом краснокожих для какого-то их дьявольского замысла.

— Пусть мой отец не заботится о том, чтобы искать Голубую Лисицу, Голубая Лисица сам найдет его,

— Хорошо.

— Все ли понял отец мой?

— Да.

— Сделает ли он так, как хочет вождь?

— Да, сделаю.

— Отлично. Если отец мой будет верен слову, Голубая Лисица даст золотого песка, сколько поместится в шкуре бизона, если нет — пусть не думает мой отец ускользнуть: апачи хитры, и скальп отца молитвы бледнолицых закачается на копье сахема. Так говорит сахем.

— Что же, мне отправляться прямо сейчас?

— Да.

— Больше вы мне ничего не скажете?

— Нет.

— Тогда прощайте.

— Мой отец хотел сказать «до свидания», — насмешливо заметил краснокожий.

Отец Антонио ничего не отвечал, глубоко вздохнул и тронулся по направлению к зареву.

Чем ближе подъезжал он к месту стоянки белых, тем труднее казалось ему исполнить ужасное поручение, данное вождем апачей. Два — три раза у него появлялась мысль бежать, но куда направиться? Да, кроме того, едва ли индейцы вполне доверяют ему и, несомненно, следят за ним в ночной темноте.

Наконец перед изумленными взорами монаха открылась лесная поляна. Возвращаться назад уже было нельзя, охотники, конечно, заметили его, и он решился выступить вперед, пробормотав с отчаянием:

— Да будет воля Твоя!