Вождь окасов - Эмар Густав. Страница 17

– Кабальеро! – наконец сказала донна Розарио тихо. – Если Господь позволил нам увидеться еще раз, так это потому, что в своем божественном милосердии Он определил, что между нами должно быть последнее объяснение.

Луи сделал движение.

– Не прерывайте меня, – продолжала молодая девушка, – я не буду иметь мужества окончить то, что имею вам сказать. Вы меня любите, Луи, и я этому верю; ваше присутствие здесь служит для меня неопровержимым доказательством; вы любите меня, а между тем сколько раз, во время моего краткого пребывания во Франции, вы проклинали меня, тайно обвиняя в кокетстве, или, по крайней мере, в непонятной ветрености!

– Сеньорита!

– О! – сказала донна Розарио с печальной улыбкой. – Так как вы признались мне в вашей любви, я буду откровенна с вами, Луи; если уже я должна отнять у вас всякую надежду, то, по крайней мере, хочу оправдать перед вами мою прошедшую жизнь и оставить вам обо мне воспоминание, которого ничто не должно омрачить.

– О! Зачем говорить это...

– Зачем? – повторила молодая девушка. – Затем, что я верю этой любви, юной, пламенной, истинной, которую ни ежедневное пренебрежение, ни огромное расстояние между нами не могли победить! Верю ей потому, что и я также люблю вас... разве вы не понимаете этого, Луи!

Граф был поражен. Шатаясь, вне себя, он смотрел на молодую девушку пристальным и отчаянным взором человека, осужденного на смерть и слушающего чтение своего приговора.

– Да, – продолжала донна Розарио с лихорадочной пылкостью, – да, я люблю вас, Луи! Я всегда буду вас любить! Но никогда, никогда не будем мы принадлежать друг другу!

– О! это невозможно! – вскричал граф с горячностью, подняв голову.

– Выслушайте меня, Луи, – сказала она повелительно, – я не могу приказать вам забыть меня... такая любовь, как ваша, вечна; увы! я чувствую, что и моя любовь продолжится столько же, как моя жизнь!.. Вы видите, друг мой, что я чистосердечна, что я говорю с вами не так, как следовало бы говорить молодой девушке; я открываю перед вами мое сердце, вы читаете в нем как в вашем. Но эту любовь, которая была бы для нас верхом блаженства, это сообщение двух душ, сливающихся одна с другою, это неслыханное счастье... все это надо разрушить навсегда, безвозвратно, не колеблясь.

– О! Я не могу, – вскричал граф прерывающимся голосом.

– Так должно, говорю я вам! – возразила донна Розарио, точно обезумев от горя. – Боже мой! Боже мой! Чего еще вы требуете от меня? Должна ли я во всем признаться вам? Ну! Так знайте же, что я жалкое существо, осужденное с самого моего рождения! Преследуемое ужасной ненавистью, которая гонится за мною по пятам, которая беспрерывно подстерегает меня во мраке и когда-нибудь, завтра, сегодня, может быть, безжалостно меня уничтожит!.. Я принуждена беспрерывно менять имена, бежать из города в город, из страны в страну и повсюду этот неумолимый враг, которого я не знаю, против которого не могу защищаться, преследует меня безостановочно!

– Но я защищу вас! – вскричал молодой человек с энергией.

– Я не хочу, чтобы вы умерли! – возразила донна Розарио с невыразимой нежностью. – Привязаться ко мне значить стремиться к своей погибели! Я ездила во Францию искать в ней убежища, и что же? Я должна была внезапно оставить эту гостеприимную землю. Приехав сюда только несколько недель, я погибла бы без вас нынешнюю ночь!.. Нет!.. Нет!.. Я осуждена! Я это знаю и покоряюсь, но не хочу увлечь вас с собою в моем падении! Увы! Может быть, мне суждено вытерпеть муки еще ужаснее тех, которые я переносила до сих пор!.. О! Луи, именем любви, которую разделяю, оставьте мне хоть одно утешение в моей горести: знать, что вы не подвержены преследующим меня мучениям.

В эту минуту послышался голос Валентина и Цезарь, вертя хвостом, подбежал ласкаться к своему господину.

Донна Розарио сорвала цветок, понюхала его нежный запах и, подавая его молодому человеку, сказала:

– Друг мой, примите этот цветок, единственное воспоминание, которое вам останется обо мне.

Граф спрятал цветок на груди.

– Я ухожу... – продолжала молодая девушка прерывающимся голосом, – поклянитесь мне, Луи, поклянитесь как можно скорее оставить этот край и не стараться видеться со мною!

Граф колебался.

– О! – сказал он. – Может быть, когда-нибудь...

– Никогда на земле. Разве я вам не сказала, что я осуждена? Клянитесь, Луи, чтобы я, по крайней мере, могла сказать вам – до свидания на небе!

Донна Розарио произнесла эти слова с таким отчаянием, что молодой человек, побежденный против воли, сделал знак согласия и почти невнятным голосом произнес:

– Клянусь!

– Благодарю! – вскричала она и, быстро запечатлев поцелуй на лбу своего возлюбленного, исчезла с легкостью лани в чаще розовых гранатников в ту самую минуту, когда Валентин показался при входе в боскет.

– Ну, брат! – весело сказал он. – Что ты делаешь этом саду? Нас ждут завтракать... вот уже час, как я тебя ищу и без Цезаря, вероятно, не нашел бы...

Граф обернулся к Валентину с лицом, омоченным слезами, и, бросившись к нему на шею, вскричал с отчаянием:

– Брат! Брат! Я несчастнейший из людей! Валентин взглянул на него с испугом. Луи упал без чувств.

– Что здесь могло случиться? – прошептал Валентин, бросив вокруг себя подозрительный взгляд и положив на дерновую скамейку своего молочного брата, бледного и неподвижного как труп.

ГЛАВА XIV

Quinta Verde

Неподалеку от Рио-Кларо, городка, выстроенного в очаровательном месте, между Сантьяго и Талкой, в то время существовала и вероятно существует еще и теперь, на высоком холме, хорошенькая quinta с белыми стенами, с зелеными ставнями, кокетливо спрятавшаяся от нескромных глаз между деревьями разных пород: дубами, акажу, кленом, пальмами, алоем, кактусами и многими другими, которые так густо разрослись вокруг нее, что составляли род укрепления, почти неприступного.

Странное дело! В то время войн и переворотов, это восхитительное жилище по обстоятельствам, совершенно необъяснимым, избегло каким-то чудом опустошений и грабежа, которые беспрестанно угрожали ему, окружая его руинами, но никогда не возмущая его спокойствия.

Это жилище называлось Quinta Verde.

По какому чуду этот дом, столь простой по наружности, столь похожий на все другие, избег общей участи и оставался один, может быть, между всеми загородными чилийскими домами, нетронутым, уважаемый обеими партиями, оспаривавшими власть. Многие несколько раз старались угадать эту тайну, но не могли успеть в том. Никто, по-видимому, не жил в этой quinta, хотя в ней по временам слышался шум, наполнявший суеверным страхом достойных huasos, обитавших в ее окрестностях.

На другой день происшествий, которыми начинается наш рассказ, был зной изнурительный, солнце закатилось в пурпуровом тумане, что предвещало грозу, действительно разразившуюся с неистовством при наступлении ночи. Ветер свистел между деревьями, ветви которых бились одна о другую. Небо было темное, без звезд; огромные серые тучи быстро мчались по горизонту. Вдали слышался рев диких зверей, к которому примешивался, время от времени, хриплый и отрывистый лай бродячих собак.

Девять часов медленно пробило на отдаленных часах, и звуки колокола, повторенные угрюмым эхом, жалобно прозвучали на пустой поляне. Луна, выйдя из-за скрывавших ее облаков, тускло осветила пейзаж и снова скрылась.

Однако как ни быстро исчезли ее лучи, они позволили небольшой группе всадников, с трудом взбиравшихся по извилистой тропинке в гору, различить в нескольких шагах перед ними черный силуэт дома, в самом верхнем окне которого блестел как маяк красноватый свет. Дом этот был Quinta Verde.

В четырех или пяти шагах впереди группы ехали двое, старательно завернувшись в плащи и надвинув поля своих шляп на глаза. Во мраке подобная предосторожность была бесполезна и только показывала, что эти люди не хотели быть узнанными.