Панорама времен - Бенфорд Грегори (Альберт). Страница 20
Через лабораторию шел Петерсон. Он подошел к дверям кабинета Ренфрю и коротко кивнул обоим мужчинам.
— Извините, доктор Ренфрю, я опоздал, — сказал он, ничего не объясняя. — Можем ли мы немедленно приступить?
Когда Петерсон снова повернулся к Маркхему, тот с изумлением заметил, что на его элегантные туфли налипла грязь, будто он шел сюда через вспаханное поле.
Было 10 часов 47 минут, когда Ренфрю начал ключом медленно отстукивать сигнал. Маркхем и Петерсон стояли у него за спиной. Техники регулировали выходной сигнал экспериментальной установки.
— Это так легко — посылать сообщение?
— Простейшая азбука Морзе, — ответил Маркхем.
— Я понимаю. Это для максимального облегчения расшифровки послания.
— Черт возьми! — Ренфрю неожиданно выпрямился и прекратил стучать. — Уровень шумов снова увеличился.
Маркхем склонился к экрану осциллоскопа. След луча на экране прыгал и танцевал: действительно какое-то поле с произвольными импульсами.
— Непонятно, как в этом переохлажденном образце индия могут возникать шумы, — сказал Маркхем.
— Господи, просто не знаю, что сказать. Мы мучаемся с ними все время.
— Они не могут быть тепловыми.
— Передачу, наверное, нельзя производить при таких шумах? — спросил Петерсон.
— Конечно, — раздраженно ответил Ренфрю. — Линия резонанса тахионов размывается, и сигнал становится неразборчивым.
— Значит, эксперимент неэффективен?
— Я этого не говорил. Видимо, простая задержка. Уверен, что я справлюсь.
— Мистер Петерсон! Вам звонят, просят срочно подойти, — крикнул с верхней платформы техник.
— Иду, — ответил Петерсон и поспешил по металлической лестнице наверх. Ренфрю посовещался с техниками, проверил показания самописца, после чего несколько минут хлопотал у оборудования. Маркхем стоял, вглядываясь в след сигнала на осциллоскопе.
— Как вы полагаете, что это могло быть? — спросил он.
— Возможно, тепловая утечка или образец плохо заизолирован от механических сотрясений.
— Вы хотите сказать, что на образец влияют колебания от шагов поблизости или что-нибудь в этом роде?
Ренфрю пожал плечами, не отрываясь от работы. Грэг, теребя нижнюю губу большим пальцем, продолжал следить за желтым спектром шумов на зеленом экране осциллоскопа. Немного погодя он спросил:
— А у вас нет коррелятора, который можно использовать на этой установке? Ренфрю задумался.
— Нет, здесь такого устройства нет. Нам он вроде ни к чему.
— А не можем ли мы из этих шумов выделить какую-либо четкую структуру?
— Надо попытаться. Чтобы найти что-нибудь подходящее, конечно, потребуется некоторое время. Наверху показался Петерсон.
— Извините, но мне придется пройти к телефону с блокировкой прослушивания. Что-то там такое происходит.
Ренфрю молча отвернулся к установке. Маркхем поднялся к Петерсону.
— Мне кажется, все равно эксперимент задержат.
— Ладно. Тем не менее я не хотел бы возвращаться в Лондон, пока не увижу все полностью. Но мне нужно сейчас переговорить по конфиденциальному телефону. Здесь, в Кембридже, такой аппарат есть. Я думаю, это займет около часа.
— Что, все так плохо?
— Опять расцветают диатомовые водоросли около Южной Америки, со стороны Атлантического побережья. Такое впечатление, что происходит самопроизвольное расширение занимаемых ими площадей.
— Цветы?
— Это термин ботаников. Просто фитопланктон смешался с хлорированными гидроуглеродами, которые мы используем в качестве удобрений. Но при этом появляется еще что-то. Сейчас технические специалисты пытаются определить, отличается ли воздействие диатомитов на пищевую цепь океана от ранее наблюдаемых явлений, правда, происходивших локально.
— Понял. Можем ли мы что-нибудь предпринять?
— Я не знаю. Американцы проводят какие-то управляемые испытания в Индийском океане, но, насколько я знаю, дело продвигается медленно.
— Так и быть, не буду вас больше задерживать. Мне тоже нужно поработать: возникли кое-какие идеи, касающиеся эксперимента Джона. Слушайте, а вы знаете “Причуду”?
— Это паб на Тринити-стрит, рядом с магазином “Боуз энд Боуз”?
— Примерно через час мне наверняка захочется выпить и закусить. Почему бы нам не встретиться там?
— Хорошая мысль. Жду вас в полдень.
"Причуду” оккупировали студенты. Ян Петерсон протолкался сквозь скопившуюся у входа толпу и остановился, пытаясь разобраться в обстановке. Студенты передавали над головами кружки с пивом, и кто-то нечаянно брызнул пеной ему на костюм. Петерсон достал платок и с отвращением вытер жидкость. Студенты даже не обратили внимания: приближался конец учебного года, и они пребывали ; в приподнятом настроении. Кое-кто уже захмелел, некоторые разговаривали на каком-то сленге, словно пародируя официальную латынь.
— Эдуардус, передавайдус мне пивус, — кричал один из студентов.
— Пивус? О Господи, как то можно? Сие есть сангвиникус барабарус.
— Моя вина, моя великая вина! — воскликнул первый, разыгрывая глубокую душевную скорбь. — А как все-таки называется пиво на этой чертовой латыни?
Ему ответило сразу несколько голосов: “алум”, “винум барбарикум”, “питиюс отрадоус”, все это сопровождалось взрывами хохота.
Студенты считали себя людьми весьма остроумными. Один из них, икая, тихонько сполз на пол и отключился. Второй оратор торжественно простер над ним руку и произнес: “Покойся в мире. В лучшей из вечностей…” или что-то в этом роде.
Петерсон постарался как можно дальше отодвинуться от этой компании. Его глаза начали привыкать к сумраку помещения после яркого освещения в колледже Святой Троицы. На одной из стен висело пожелтевшее объявление о том, что часть блюд, указанных в меню, отсутствует — временно, конечно. В центре паба находилась громадная кухонная плита, топившаяся углем. В горшках и кастрюлях, стоявших на плите, что-то подпрыгивало, взрывалось и свистело. Утомленный повар передвигал сковороды с больших конфорок на маленькие и наоборот. Когда он поднимал сковороду с конфорки, пламя освещало его руки и лицо, и он становился похожим на какого-то колдуна. Студенты подбадривали его криками.
Петерсон прошел зону, в которой ели посетители, окутанную голубым табачным дымом. Он уловил кисловатый запах марихуаны, смешанный с ароматами табака, растительного масла и пота. Кто-то окликнул его по имени. Он стал осматриваться, пока не увидел Маркхема в боковом закутке.
— А я уже заказываю. Здесь очень много разных салатов, и тарелки полны каких-то дурацких углеводов. Сейчас трудно найти из еды что-нибудь подходящее.
Петерсон внимательно изучал меню.
— Я думаю, что мог бы заказать язык, хотя он здесь баснословно дорогой. А что-либо мясное заказать просто невозможно.
— Да, это так, — ответил Маркхем и поморщился. — Я просто не представляю, как вы можете заказывать язык, зная, что он принадлежал какому-то животному.
— Лучше заказать яйцо?
— Куда ни кинь, всюду клин, — засмеялся Маркхем. — Я, пожалуй, шикану и закажу сосиски. Это мне по карману.
Официант принес Петерсону эль, а Маркхему — портер “макесон”. Петерсон сделал большой глоток и, поглядев в зал, спросил:
— Здесь что, позволяют курить марихуану? Маркхем принюхался:
— Допинг? Да, конечно. Здесь разрешены законом все не очень сильные эйфорнческие средства.
— Действительно, в течение последних одного-двух лет такое разрешение существует. Но я считал, что в общественных местах, курить не принято.
— Это ведь университетский город. Думаю, что студенты курили наркотики в общественных местах задолго до того, как это легализовали. Во всяком случае, если правительство хочет отвлечь внимание людей от плохих новостей, ему выгодно, чтобы марихуану курили не только дома, — мягко заметил Маркхем.
— Хм-м, — пробормотал Петерсон. Маркхем поднял кружку с портером и взглянул на Петерсон а:
— Что-то вы не очень разговорчивы. Если я правильно угадал, правительство что-то затевает по этому поводу?