Первый Линзмен-1: Трипланетие (Союз трех планет) - Смит Эдвард Элмер. Страница 11

И тогда Киннет ударил. Булава, прятавшаяся за щитом, вдруг очутилась в его правой руке, потом панцирь галла жалобно звякнул и вдавился внутрь, словно жестяная пустышка. Железное на вершие палицы попало в самый центр кирасы, Фермиус покачнулся, отступил назад на негнущихся ногах и рухнул на землю. Как только его тело коснулось песка, Киннет поставил ногу галлу на грудь и поднял голову. Его противник был уже мертв, но это не имело значения. Сжимая в руке кинжал, фракиец ждал знака императора.

Обезумевшая толпа окончательно сошла с ума. Ни единой мысли о снисхождении не возникло у этих опьяненных кровью людей. Возможно, в более спокойную минуту они даровали бы жизнь побежденному — не из милости, а лишь потому, что такой боец мог еще не раз пощекотать им нервы; но теперь, чувствуя опьяняющую близость смерти, они хотели пережить все до конца.

— Смерть! — рокотало эхо выкриков. — Смерть! Смерть! Большой палец правой руки Нерона опустился, и зрители единодушно повторили жест владыки. Смерть! Чудовищный шум толпы стал еще громче.

Киннет опустил кинжал и нанес ненужный уже удар.

— Дело сделано! — прозвучал чей-то громкий вскрик.

Так выжил фракиец Киннет; Ливиус, к своему собственному изумлению, выжил тоже.

— Рад за тебя, Железная Рука! — Киннет никогда не видел беотийца в таким возбужденным. — Афина Паллада прикрыла тебя щитом, как я и просил! Но, клянусь Тотом и Осирисом, я страшно перепугался, когда ты ударил в щит этого галла и остался без меча… Да, бойцы вроде тебя не ровня нам, простым смертным!

— Ну, и ты сражался неплохо, — прервал Киннет болтовню приятеля. — Я не смотрел двух первых твоих поединков, но видел, как ты разделался с Каленидосом. Он тоже был хорош — один из лучших в Риме — и я боялся, что тебе здорово достанется… но, судя по всему, ты отделался парой царапин. Отличная работа!

— Жертвы — жертвы богам и молитвы, вот что мне помогло. На арене кровь у меня заиграла, и я понял, что судьба мне благоприятствует… Кстати, ты видел, как рыжая гречанка делала пассы над твоей головой, когда ты бросился навстречу Фермиусу?

— Да? Не дури, Ливиус. У меня есть другие заботы, кроме колдовства.

— Она хотела тебя приворожить. А потом заявилась сюда вместе с ланистой и начала строить мне глазки. Я, наверное, второй после тебя в нашей школе… Ну и девка! Но я чувствовал себя все лучше и бодрей, и когда она ушла, мне показалось, что ни один поганый ретиарий со мной не справится. Еще пара-другая таких встреч, и я сам стану Великим Бойцом — не хуже тебя!

Они с жадностью накинулись на еду — императорский дар победителям, а затем вернулись к арене, поглазеть на распятие христиан. Кресты со скорченными телами заполняли дно амфитеатра от края и до края.

Надо признать, оба гладиатора получили немалое удовольствие от этого чудовищного зрелища. Они были жестокими людьми, выросшими в жестокую эпоху, обученными двум основным премудростям: убивать по первому приказу и бестрепетно умереть при необходимости. Не стоило судить их с точки зрения морали и нравов более мягких времен.

Приближалась ночь. Все гладиаторы Рима собрались в Клавдиевой роще вокруг столов, ломившихся под тяжестью яств и питья. Женщин тоже хватало — тех женщин, которых можно было взять, и которые сами жаждали этого. К полуночи, как показалось бы стороннему наблюдателю, волны разгула затопили все вокруг. Однако, хотя выпито и съедено было немало, большая часть вина очутилась на земле, под столами. И когда начало смеркаться, гладиаторы начали под тем или иным предлогом отделываться от своих подруг и потихоньку перебираться к дороге, которая отделяла рощу от шеренги преторианцев, охранявших императорский дворец.

В полной тьме из парка цезаря взметнулся ввысь ярко-алый язык пламени, и гладиаторы, скопившиеся вдоль дороги, бросились на стражей. Завязалась борьба; преторианцы отчаянно оборонялись, но противник вдесятеро превосходил их и численностью, и яростью. Вооружившись, заговорщики ворвались в запретные сады. Мечи, кинжалы, секиры и копья кололи, резали, дробили плоть и кости; вода в фонтанах покраснела от крови, трава стала скользкой.

Киннет несколько задержался, разыскивая панцирь, подходивший ему по размеру. Затем ему пришлось прикончить трех чужих ланист, пока он, наконец, добрался до своего и свел с ним счеты. Фракиец был чуть позади прочих гладиаторов, когда к нему бросился Петроний, молодой римский всадник. Юноша схватил Киннета за руку.

Бледный и трепещущий, он совсем не походил на изысканного законодателя мод, невозмутимого потомка древнего рода. Тело Петрония сотрясала дрожь, глаза блуждали, одежда была в беспорядке.

— Киннет! Во имя Вакха! Киннет, почему они напали? Сигнала не было! Я… я не убил Нерона!

— Что?! — взорвался фракиец. — Клянусь Юпитером! Сигнал был — я сам его видел! Что случилось?

— Я не смог… — Петроний облизнул губы. — Я стоял перед ним… Никто не успел бы вмешаться! Все было так просто… Но его прежде чем я взял нож, я понял, что не могу двигаться. Это были его глаза… Киннет, я клянусь грудью Венеры, — он смотрел и я не мог двинуться с места, говорю тебе! А потом, вопреки своей воле, я повернулся и побежал.

— Как ты меня нашел так быстро?

— Я… я не знаю, — пробормотал перепуганный аристократ. — Я бежал и наткнулся на тебя. Но что мы… что ты будешь делать теперь?

Фракиец задумался. Он верил, что им движет сам Юпитер. Он чтил всех богов и богинь Рима и Фракии — и половину божеств Греции, Египта и Вавилона. Потусторонний мир казался таким близким и реальным; недобрый глаз был одним из обычных явлений повседневной жизни. Однако несмотря на свою доверчивую религиозность — а, может быть, и благодаря ей, — Киннет так же твердо верил в себя, в свои силы. Он быстро принял решение.

— Юпитер, защити меня от злого взгляда! — громко крикнул он, повернувшись.

— Куда ты идешь? — спросил Петроний, все еще дрожа.

— Сделать то, в чем поклялся перед алтарем Юпитера — убить проклятую тварь! И свести счеты с Тигеллином!

Ринувшись вперед, он быстро обогнал вооруженную толпу и влился в потасовку. Он был Киннетом, Великим Бойцом, и занимался своим делом; тяжелым делом, в котором не имел равных. Ни преторианец, ни обычный легионер не могли устоять перед ним; даже без привычного доспеха и оружия он справлялся неплохо. Стражи, один за другим, вступали в схватку с ним — и умирали.

Император, спокойно сидевший между красивым юным мальчиком и не менее прелестной куртизанкой, любовался живыми пылающими факелами сквозь свой шлифованный изумруд, а крохотная часть его эддорианского разума следила за действиями Киннета и Тигеллина.

Позволить ли гладиатору убить командира гвардии? Или нет? В общем, это не важно — так ли, иначе… На самом деле ничто на этой убогой варварской планетке — небольшом сгустке космической пыли в будущей империи эддориан — не имело значения. Было бы приятно посмотреть, фракиец насытит свою ярость, разрубив римлянина на куски. Но, с другой стороны, нужно еще многое сделать. И, с этой точки зрения, убивать Тигеллина не стоило, поскольку этот продажный мерзавец мог еще пригодиться. Он будет все глубже и глубже погружаться в невероятный разврат и, в конце концов, перережет себе горло. Хотя фракиец об этом никогда не узнает — и лучше так, ибо самая жестокая, самая страшная его месть была бы благодеянием по сравнению с тем, что ждало несчастного командира преторианцев.

Сильный удар обрушился на шлем Киннета, сбив его на землю. Следующий удар расколол его череп.

Так закончилась последняя попытка спасти Рим — столь, полным провалом, что даже такие педантичные хронисты, как Тацит и Светоний, упомянули о ней лишь как о досадной помехе на очередном празднестве Нерона.

После гибели Атлантиды Земля совершила больше двадцати тысяч оборотов вокруг своего солнца. Промелькнуло больше шестидесяти человеческих поколений. Но этого было недостаточно; аризианская генетическая программа требовала больших жертв. И Старшие, после длительных размышлений, пришли к выводу, что римский мир тоже должен погибнуть, оплодотворив юные расы, надвигавшиеся с севера и востока.