Сквозь тернии - Эндрюс Вирджиния. Страница 48

— Все, — повторил он. — И никогда не жалей тех, кто стоит на твоем пути, попирай их ногами без сомнения, — он пристально взглянул в мои глаза. — Даже если это члены твоей собственной семьи. Потому что и они так же поступят с тобой, если ты встанешь у них на пути. — Тут он хитро улыбнулся. — Ты ведь догадываешься, что рано или поздно твой доктор понемножечку, так что ты и не заметишь, возьмет над тобой полную власть и упечет тебя в больницу. Вот что подготавливают твои родители: хотят избавиться от мальчика, с которым слишком много проблем.

Детские слезы обиды выступили мне на глаза.

— Никогда не показывай своей слабости слезами — это дело женщин, — жестко прищурился на меня Джон Эмос. — Будь тверд, как твой дед, Малькольм. Ты унаследовал много его генов. Если ты и дальше пойдешь по этому пути, ты вскоре станешь таким же властелином, как Малькольм.

— Где ты шлялся, Барт? — напала на меня Эмма, едва я появился. Взгляд ее был все время таким брезгливым, даже когда я только что вымылся. — Я еще никогда в жизни не видела мальчишку, способного запачкаться быстрее. Взгляни только на свою рубашку, на свои штаны, а руки, а лицо! Поросенок, вот ты кто. Что ты там делаешь: купаешься в грязевых ваннах?

Не отвечая, я прошел через холл в ванную. Мама взглянула на меня через дверь, когда я проходил. Она сидела за столом.

— Барт, я искала тебя. Ты исчез на несколько часов. Это мое дело, а не твое.

— Барт! Отвечай же.

— Я гулял.

— Я знаю. Где?

— Возле ограды.

— Что ты там делал?

— Копал.

— Что копал?

— Червей.

— Зачем они тебе?

— На рыбалку. Она вздохнула:

— Уже поздно, и я всегда против того, чтобы ты ходил на рыбалку один. Попроси отца, может быть, он возьмет тебя на рыбалку в субботу.

— Он не возьмет.

— Почему ты так уверен?

— Потому что ему всегда некогда.

— У него будет время.

— Нет. У него никогда не будет времени. Она снова вздохнула:

— Барт, послушай. Он доктор, и у него много пациентов. Они все — больные люди. Ты бы ведь не хотел, чтобы они страдали?

А мне какое дело? Лучше пойду рыбачить. Слишком много в этом мире людей, особенно, женщин. Я сорвался с места и подбежал к ней, зарывшись лицом в ее колени.

— Мама, пожалуйста, выздоравливай поскорее! Я с тобой пойду на рыбалку! Теперь у тебя нет танцев и репетиций, и ты можешь делать все, на что у папы никогда нет времени! Ты теперь сможешь все время, что проводила с Джори в танцах, проводить со мной. Мама, мама, прости меня за все, что я сказал тебе! — Я рыдал у нее на коленях. — Я не могу ненавидеть тебя! Я не хочу, чтобы ты упала и умерла! Просто иногда я становлюсь злым и не могу остановиться. Мама, пожалуйста, прости меня и забудь все, что я сказал.

Ее руки, гладившие мои волосы, были мягкими и успокаивали. Но на мои непокорные волосы не действовали ни щетки, ни лаки, так могли ли их пригладить ее руки? Я глубже уткнулся лицом, воображая, как посмеялся бы надо мной Джон Эмос, если бы увидел это, хотя я сказал ему, что отвечу матери, когда приду домой, и он улыбнулся, довольный тем, что я так похож на Малькольма.

Он бы сказал мне теперь:

— Тебе не следует поступать так. Не надо открывать никому свою душу. Если бы ты был умным малым, ты бы дал ей понять, что у тебя своя жизнь, у нее — своя. А теперь она найдет способ сбить тебя с твоей цели. А наша цель — спасти ее от искушения дьявола, не так ли?

Я поднял голову, чтобы взглянуть в ее прекрасное лицо, и слезы потекли по моему лицу от мысли, что она живет во лжи. Она сменила трех мужей. Джон Эмос сказал мне, что я способствую ее греху, не заботясь о том, грешно или праведно живет моя мать. Я заставлю ее жить праведно. Я заставлю ее оставить всех мужчин, кроме меня.

Чтобы выиграть, я должен разыграть все карты, и прямо сейчас, а потом выложить по одному всех тузов. Так учил меня Джон Эмос. Обыграй ее, обыграй папу, заставь их убедиться, что я не сошел с ума. Но я все перепутал. Я не сошел с ума, я просто подражаю Малькольму.

— О чем ты задумался, Барт? — спросила она, все еще гладя мои волосы.

— У меня нет друзей. Нет ничего, кроме моих фантазий. Ничего, кроме плохой наследственности — от инбридинга. Это все очень плохо. Вы с папой не заслужили права иметь детей. Вы не заслужили ничего, кроме того ада, который вы сами для себя создали!

Я впечатлил ее. Она сидела, застывшая на месте. Но я рад, что причинил ей боль, какую она всю жизнь причиняет мне. Но отчего я не чувствую счастья? Отчего я не засмеялся от радости, а побежал в свою комнату и бросился на постель, заплакав?

Потом я вспомнил, что Малькольм никогда ни в ком не нуждался. Он был уверен в себе. Он никогда не сомневался, принимая решения, даже неверные, потому что знал, как сделать их верными.

Я нахмурил брови, расправил плечи, поднялся и проскользнул в холл. Я был Малькольм.

В холле я увидел Джори, танцующего с Мелоди, и пошел к маме, чтобы сказать ей об этом.

— Останови это безобразие! — с порога закричал я. — Я застал их в прелюбодеянии — они целуются, они сделают ребенка!

Мамины летящие руки на секунду застыли над машинкой. Затем она улыбнулась:

— Барт, для того, чтобы сделать ребенка, надо несколько иное, чем обниматься и целоваться. Джори — джентльмен, и не позволит себе воспользоваться слабостью невинной и неопытной девушки, а Мелоди — слишком достойна поведением и умна, чтобы вовремя сказать «стоп».

Ей не было до этого никакого дела. Все, о чем она пеклась — это эта проклятая книга, которую она пишет. И теперь, даже теперь, когда у нее нет танцев, у нее нет времени для меня. Она всегда найдет что-нибудь интереснее, чем поиграть со мной. Я сжал кулаки и что есть силы саданул в дверь. Ну ничего, будет время, когда я буду здесь полновластный хозяин, и она у меня пикнуть не посмеет. Она тогда пожалеет, она поймет, на что стоило тратить время раньше. Тогда, когда она была балетмейстером, она была лучшей матерью. По крайней мере, тогда она находила минутку для меня. А теперь она только и делает, что пишет, пишет, пишет. Горы, горы белой бумаги.

И вот она снова зарядила свою машинку и отвернулась от меня. Как будто она задалась целью расстрелять из своей машинки весь мир. Она даже не заметила, как я взял ящик, наполненный перепечатанными листами, и стала класть вынутые из машины листы в новый ящик.

Джону Эмосу будет интересно, что она там пишет. Но прежде я прочитаю это сам. Даже пользуясь поминутно словарем, я не совсем понимал самые трудные и длинные слова из тех, которыми она пользовалась. Соответствующий… я ведь не знал, что это слово значит. Я подумаю.

— Спокойной ночи, мама.

Она даже не услышала. Стала строчить дальше, будто меня рядом не было.

Никто не мог оставаться независимым от Малькольма. Никто не смел не обращать на него внимания. Когда он произносил слово, люди бросались исполнять его волю. Я буду таким, как Малькольм.

Неделей позже я подслушивал, о чем говорят мама и Джори. Они были в «комнате для репетиций», и Джори в это время помогал ей опереться на больную ногу. Он успокаивал ее:

— Не думай о том, что можешь упасть. Я тебя страхую и поймаю, как только ты оступишься. Ни о чем не беспокойся, мама, и вот увидишь, очень скоро ты опять будешь ходить.

Ходила она с огромным трудом. Каждый шаг, казалось, причинял ей резкую боль. Джори обнимал ее за талию, чтобы она даже не покачнулась, и с его помощью мама дошла, наконец, до конца балетной стойки. Изнеможенная, она дождалась, когда он подкатит ей инвалидное кресло, и села в него.

— Мама, ты сильнее с каждым днем.

— Но так долго ждать, пока я начну ходить.

— Ты слишком много сидишь и пишешь. Вспомни, что сказал твой врач: чаще вставать на нога, меньше сидеть.

Она кивнула:

— А кто это звонил? Почему не позвали к телефону меня?

С торжествующей улыбкой на лице Джори объяснил:

— Это бабушка Мариша. Я написал ей о том, что с тобой случилось, и теперь она прилетает на запад, чтобы заменить тебя в балетной школе. Правда, это замечательно, мама?