Пылающий камень (ч. 2) - Эллиот Кейт. Страница 2

Он сжал одной рукой ткань, покрывающую алтарь, и прошептал:

— Господи! Исцели моего отца!

Затем он вернулся в комнату Лавастина. Он вошел так тихо, что сначала его даже не заметили. На кровати неподвижно лежали Страх, Горе и Ярость. Они застыли, как изваяния, возле графа, так чтобы он мог потрепать их по головам, если захочет. Собаки совершенно не обращали внимания на толпившихся в комнате людей. Алан не отрывал взгляда от Лавастина.

Стороннему наблюдателю и в голову бы не пришло, что Лавастин болен: полулежа в кровати, с любимыми гончими рядом, он разговаривал о делах, в то время как его ноги уже превратились в камень. Кровать пришлось укрепить, чтобы она выдержала такую тяжесть.

Пугает ли Лавастина то, что день за днем его тело превращается в камень?

— Мистрис Дуода, проследите, пожалуйста, чтобы второе покрывало отошло в приданое вашей дочери. Из моих одежд отдайте одну рубашку вдове капитана для ее сына, а остальные распределите между моими верными слугами. — На губах графа появилась улыбка, и он кивнул в сторону человека, стоящего в отдалении. — Кроме Кристофа. Боюсь, чтобы одеть его, придется сшить одну рубашку из моих двух. — Все присутствующие рассмеялись шутке, но Алан видел, что в глазах у них стоят слезы. — Но в прядильне есть отличный кусок льна, думаю, он послужит достаточным утешением.

Священник сидел за столом, записывая все распоряжения.

— Поскольку новые гобелены уже готовы, я хочу, чтобы их отослали в Бативию.

— Но разве вы не предназначили это поместье для дочери вашего кузена? — спросила Дуода.

— Да, Лаврентия получит его, когда достигнет совершеннолетия. Никто не скажет, что я ничего ей не оставил. Там эти гобелены будут смотреться как нельзя лучше, зал в Бативии небольшой, но очень уютный. От Жоффрея нет никаких вестей?

— Нет, милорд граф. — Дуода нахмурилась и посмотрела на священника, но тот лишь пожал плечами — до него тоже не доходило никаких известий.

Лавастин с трудом повернул голову. Он хотел поманить рукой Алана, но и это потребовало больших усилий.

— Я хочу, чтобы Жоффрей поклялся, что он поддержит моего сына, когда я умру.

Слуги суеверно дотронулись до Кругов на груди. Алан бросился на колени перед кроватью.

— Ты не умрешь, отец! Смотри, как медленно действует на тебя яд! Ты поправишься!

Лавастин сделал усилие и положил руку на голову Алана, рука была очень тяжелой.

— С каждым днем яд поднимается все выше, сын. Вероятно, эта тварь выпустила большую его часть в моих верных гончих, но и той малости, что осталась, для меня хватило. Возможно, яд только парализует меня, но я не слишком на это надеюсь. Не отчаивайся. Я ухожу с миром и хочу оставить последние распоряжения. — Он посмотрел на священника, который записывал волю умирающего, и вновь перевел взгляд на Алана. — Мои распоряжения вполне ясны. Тебе нужно лишь дать графству наследника.

Во дворец хандельбергского епископа все унгрийцы явились в кожаных плащах, накинутых на плечи, и в меховых шапках.

Принц Боян был крепким, сильным мужчиной, в его темных волосах уже появилась седина, но глаза блестели как у озорного мальчишки. Он почему-то все время подкручивал кончики усов. На свадебный пир он привел с собой мать, вернее, ее принесли в паланкине, и она так и не показалась из-за занавесок золотого шелка. Паланкин несли четыре крепких раба: один чернокожий, другой — светловолосый и голубоглазый, как Ханна, третий — желтокожий, со странными раскосыми глазами, а четвертый почти не отличался от окружавших его унгрийцев. Пир начался в полдень, а сейчас уже наступил вечер, но за все это время ни одно блюдо не подали внутрь паланкина.

Принцесса Сапиентия выглядела счастливой, по правде говоря, Боян мог легко вскружить голову любой девушке.

— Когда Геза был еще принцем, а не королем, он сражался с мажариками. — Боян повернулся к переводчику — полному пожилому священнику с отрубленной рукой. — Как их называет на вендийском? Ах да, аретузцы. — Он подкрутил ус и задумчиво добавил: — Они носят золотые шапки и хорошо пахнут, эти мажарики.

— Принц Геза разбил аретузцев в битве? — спросила Сапиентия.

— Так он стал королем унгрийцев. Геза сразился со своими дядьями, братьями матери, потому что они тоже претендовали на трон. Они поехали к мажарикам и пообещали, что не будут нападать на них и станут поклоняться их Богу, если армия мажариков выступит на их стороне. Но принц Геза с помощью Господа выиграл ту битву и стал королем.

— Господь не помогает тем, кто ищет от Него только выгоды, — заметила епископ Альберада со своего места. Как старшая, но незаконнорожденная сестра Генриха, она посвятила себя церкви и во всем помогала брату, твердой рукой управляя восточными землями королевства.

— И ты тоже сражался вместе с ним против дядьев? — заинтересовалась Сапиентия, которую душеспасительные речи интересовали гораздо меньше, чем история о славной битве.

— Они не мои родственники, — объяснил Боян. — Я сын третьей жены короля Эддека и в то время был слишком мал, чтобы сражаться.

В зал внесли новые блюда, и епископ принялась за ароматную свинину. Альберада отличалась таким же завидным здоровьем, что и ее брат, но внешне была похожа на свою мать, поленскую дворянку, попавшую в плен во время бесчисленных военных походов короля Арнульфа. Эта женщина стала первой любовницей короля, и их отношения продолжались до того, как он женился на Беренгарии Варрийской.

Альберада наградила принца Бояна кислой улыбкой:

— Я полагала, что, после того как унгрийцы приняли веру Единства, они оставили варварский обычай многоженства. Ведь Святое Слово говорит, что мужчина и женщина должны жить в гармонии и составлять священный союз.

Когда речь епископа перевели Бояну, он с энтузиазмом кивнул:

— Да, так говорил мой брат, когда принял веру Единства. И я тоже следую этому завету. Я отослал всех моих жен, когда отправился свататься к принцессе Сапиентии. — Он довольно ухмыльнулся.

— У вас были другие жены? — воскликнула епископ.

— Что, всех сразу? — заинтересовалась Сапиентия.

— Многие кланы хотят добиться союза с домом Гезы и присылают дочерей в подарок. Для него самого да и для его сыновей этих женщин слишком много, вот они и попадали ко мне, потому что я единственный брат короля. А отослать их нельзя — это оскорбление. — Он вскочил, поднял кубок с вином, прокричал что-то на своем языке и осушил кубок. Сидящий напротив него молодой человек поднялся, что-то ответил и тоже выпил вино. Боян уселся на место. — Это младший брат моей второй жены. Она очень рассердилась, когда я отослал ее, но я дал ей много золота и сказал, чтобы она вышла замуж за принца Огхирзо. — Боян рассмеялся. — Я пообещал, что он будет лучшим мужем, чем я.

— А ты не очень хороший муж? — спросила Сапиентия. Она разрумянилась, глаза у нее подозрительно блестели, и только тут Ханна поняла, что Сапиентия кокетничает со своим нареченным. С Хью она никогда себя так не вела.

Принц Боян счел это замечание удачной шуткой, снова вскочил, велел встать своим людям и произнести тост за его невесту. Мужчины громогласно затянули какую-то песню, одновременно колотя кубками по столу. После того как все успокоились, Боян начал декламировать на своем языке длинную поэму, посвященную невесте, его вдохновенное повествование время от времени прерывал переводчик:

— Она точно прекрасная кобылица. Чрево ее плодородно, объятия сильны, как хватка орла, а глаза остры, как у сокола… — Услышав это сравнение, Сапиентия не выдержала и расхохоталась.

— Ваше высочество, — прошептала Ханна, склоняясь к ней, если вы его оскорбите…

— Тебе не понравилась моя поэма? — спросил Боян, плюхнувшись обратно на стул. — Я сам ее сочинил.

Сапиентия, задыхаясь от смеха, который она тщетно пыталась замаскировать под кашель, отозвалась:

— Я уверена, принц Боян, что на вашем языке она звучит гораздо интереснее, и лишь перевод…

— Нет-нет! — весело воскликнул он. — Каждый раз, как я сочиняю поэму, мне говорят, что у меня выходит гораздо хуже, чем у настоящих поэтов. Но я не обращаю внимания на насмешки, ведь мои слова идут от чистого сердца.