Пылающий камень (ч. 2) - Эллиот Кейт. Страница 67

В сад вошла епископ Констанция и направилась к брату.

— Потомки кого? — Генрих поднял глаза, увидел Констанцию и помахал ей, а потом снова перевел взгляд на Ханну.

— Это все, ваше величество. Больше я ничего не слышала. И я не уверена, что Вулфер не затоптал костер специально, чтобы я не узнала остального.

Генрих задумался, накручивая на палец толстое золотое ожерелье. Сейчас на нем не было королевских одежд — Ханна вообще редко видела, чтобы он надевал их. Обычно он одевался так же, как и большинство знатных вендийских Дворян. Генрих снял одно из своих колец и протянул Ханне.

Кольцо было очень красивым — светлый изумруд в оправе из золота, окруженный мелкими красными гранатами.

— Какие новости, брат? — спросила епископ Констанция, присаживаясь рядом с ним на скамью. — Судя по твоей улыбке, коту сегодня не досталось лакомых сливок.

— Я собирался отправиться в Вейланд, но на меня снизошло озарение при посредничестве этой «орлицы». Она отправится обратно к Сапиентии с двумя сотнями «львов» и пятьюдесятью всадниками. Они поедут на восток защищать приграничные земли. А я поеду на юг искать Теофану.

— На юг, в Аосту? Ты считаешь, это разумно, брат? Не лучше ли сначала установить мир с Конрадом Вейландским, а уже потом начинать эту экспедицию?

Лицо короля снова превратилось в каменную маску — Ханна знала, что в таком случае даже могущественные сестры короля не рискнут оспаривать его решение.

— Я считаю, нас ожидает много неожиданностей. Я просто уверен в этом.

НЕВИДИМЫЙ ПРИЛИВ

Наверное, к лучшему, что пришлось почти сразу выступить в поход — так его не мучили воспоминания. Прошагав под палящим летним солнцем несколько часов, выполнив свои обязанности по лагерю и поев, Алан валился с ног и спал без сновидений до самого утра. Генрих хорошо кормил своих солдат, понимая, что от голодной армии побед ждать не приходится. Каждый день «львы» ели хлеб, мясо и бобы, запивая элем или сидром.

За войском тянулись нищие, при виде которых у Алана сжималось сердце. Они просили милостыню, надеясь получить кусочек хлеба или глоток жидкой похлебки, мальчишки мечтали стать «львами» или хотя бы обрести некоторый опыт, ухаживая за лошадьми или чиня повозки. Иногда какой-нибудь «лев» даже ухитрялся протаскивать с собой подружку, хотя это и было запрещено правилами. Капитаны были строги: если кому-то слишком уж невтерпеж — может отправляться на все четыре стороны.

С кавалерией — другая история. Всадники передвигались медленнее пехоты, потому что тащили за собой, помимо всякого скарба, конюха, слугу, любовницу и мальчишку-оруженосца. И это у самых простых кавалеристов, у тех, что побогаче, и свита была намного больше.

Однажды ночью Алан чистил выгребную яму в компании Фолквина, когда увидел ее во второй раз. Женщина в одеянии послушницы стояла на коленях возле двух нищих, которые прибились к армии тремя днями раньше.

— Посмотри, — Алан пихнул Фолквина. — Ты ее видишь?

Женщина подавала воду хромому.

Фолквин, который прошлой ночью проиграл в кости рубашку, был в плохом настроении.

— Кого? — переспросил он, оглянувшись.

— Ту женщину…

Но она уже ушла, скользнув между повозок.

— Так ты все-таки ими интересуешься? — удивился Фолквин. — Я думал… — Горе зарычал, и Фолквин ударил себя по лбу. Он был добрым малым, но порой не следил за языком. — Прости. Я не хотел тебя обидеть.

— Да ничего. — Алан потрепал Горе по загривку, и тот улегся рядом с Яростью. — Ты не виноват. Но могу поклясться, что я ее знаю. И если я не ошибся, ей нечего делать в солдатском лагере.

— А кто она?

— Служанка моей же… — Алан оборвал себя, охваченный стыдом. — Нет, я, должно быть, все-таки ошибся.

— Вот что я тебе скажу, — предложил Фолквин. — Я отдежурю за тебя первый час, а ты пока походи и поищи ее. Тогда ты и поймешь, ошибся или нет. — Он оперся на лопату и продолжил: — Я, например, терпеть не могу, когда я не уверен в том, что я видел, — все время думаю об этом и ничего не могу с собой поделать. Сразу в голову лезет, что могло бы быть… И зачем я только бросил этот кубик?

Алан рассмеялся такому завершению.

— Зачем ты вообще взялся играть в кости?

— Не сыпь соль на рану, прошу тебя! — взмолился Фолквин. — Теперь и ты будешь мне читать нотации, как Инго?

— Нет, не как Инго. Думаю, я это буду делать по-своему. Разве не твоя тетя сшила тебе эту рубашку?

Фолквин застонал:

— О Господи! Смилуйся над несчастным грешником! Инго назвал меня бессовестным игроком. А теперь это! Бедная моя тетя! Как я смогу смотреть ей в глаза? Она обязательно узнает, как легкомысленно я отнесся к ее подарку.

— И вздует тебя хорошенько.

Алан уже успел понять, что Фолквин действительно любит свою далекую семью — тех, кого он покинул ради службы. Он собирал безделушки для младших сестер — гребешки, деревянные ложки, которые были точной копией тех золотых и серебряных, которыми пользовались благородные дамы. Среди «орлов» у него были друзья, и если им случалось ехать мимо деревни Фолквина, они охотно завозили эти вещи его семье.

Брызнул легкий дождь. Алан заметил, что Фолквин действительно расстроен.

— Я не должен был так поступать — я рискнул тем, чем не имел права рисковать. Ведь тетя вложила в этот подарок частичку души, а я…

— Ладно, — быстро сказала Алан. — Ты ведь проиграл рубашку Деди из третьей когорты, верно? Мы можем как-нибудь выменять ее, например, выполнить за Деди его обязанности. Не знаю, как на это посмотрит Инго, но ведь попытаться-то можно. Думаю, сегодня мы можем постоять на страже вместо Деди. Если мы вместе со Стефаном и Лео все объясним Деди, почему бы ему не вернуть тебе проигрыш?

— Спасибо, — едва слышно отозвался Фолквин, смущенно глядя на Алана. — А то, что я сказал… ну, о той женщине… Ты и правда поищи ее сегодня. Я отдежурю вместо тебя.

Алан шел по лагерю, по пятам за ним следовали гончие. Он почти не замечал их присутствия, зато псы были хорошо заметны проституткам и попрошайкам, и те не рисковали приставать к их хозяину. Он на самом деле не хотел делить постель с женщиной, предлагающей то, в чем ему отказывала Таллия. Конечно, хорошо, что он сдержал слово, данное ей, и не принудил к тому, чего она так страшилась. Но продажные прелести его тоже не интересовали.

Все имеет свою цену.

Ярость взвизгнула и завертелась на месте, словно учуяла новый, незнакомый запах. Алан не видел той, которую он искал. Наверняка ему просто показалось.

В эту минуту он услышал какую-то возню в кустах. Сперва он подумал, что там дерутся какие-то животные, потом до него донесся мужской смех, звуки борьбы, чьи-то всхлипывания. Не задумываясь, он бросился через кусты и увидел, что на земле ворочается мужчина, подминая под себя женщину в монашеской одежде, которая тщетно пытается вырваться. Двое других стояли и смеялись над ее слабыми попытками.

В следующее мгновение Алан узнал ее.

Он выскочил на поляну, гончие за ним. Мужчины обернулись на шум.

— Хо! Дитрих, да у нас гости!

— Убирайся! — прорычал тот, что лежал на земле.

— Нет, пускай остается! — захохотали его приятели. — Что нам, жалко, что ли? Если у нее нет денег, чтобы откупиться, мы возьмет то, что у нее есть. И на четверых хватит.

Алан знал, что не сможет с ними драться. Их было трое, а он один, но он выскочил вперед, схватил женщину за запястье и потащил. Не понимая, в чем дело, она пыталась отбиваться и от него, и от того, кто пытался удержать ее. Послушническая ряса разорвалась, почти обнажив женщину. Алан тащил бедняжку в кусты, чтобы никто не увидел ее позора и не стал насмехаться.

Трое мужчин, ломая ветки, гнались за ними. Алан заслонил собой женщину и обернулся к преследователям лицом. Они были не выше его ростом, но их богатая одежда и властные манеры говорили, что это дети дворян, не привыкшие к отказам и сопротивлению. Алан поднял руку и возвысил голос — за то недолгое время, что он успел побыть лордом, он научился этому искусству. К тому же с ним были Горе и Ярость.