Матрица смерти - Эйклифф Джонатан. Страница 34

Оставив коробку на улице, я направился к перекрестку и зашел в паб. Там почти никого не было. За стойкой женщина протирала стаканы. Она взглянула в мою сторону, а потом отвернулась, давая понять, что посетители ее не интересуют.

– Мне полпинты шотландского, – сказал я.

Она молча налила полпинты и двинула стакан в мою сторону. Я заплатил и сделал глоток.

– Я смотрю, вон там за углом маленький магазин. И давно он закрыт? – спросил я.

Она, продолжая протирать стаканы, подняла на меня глаза, как бы раздумывая, человек ли я.

– Вы что, не здешний? – осведомилась она.

– Я живу неподалеку, – объяснил я. – Переехал на Драмдрайан-стрит несколько недель назад.

– Студент?

Я покачал головой:

– Я ищу работу. Мы с друзьями хотели приискать маленькое помещение и открыть магазин. Мы изготавливаем изделия из кожи. Ну, знаете, сумки, ремни и прочее.

– Да?

Казалось, я ее не заинтересовал. Рука ее лениво двигалась в стакане, скорее пачкая его, чем вытирая. Я сделал еще глоток.

– Тот дом, про который я говорю, нам бы подошел, – продолжал я.

– Где это? – спросила она. Она, по-видимому, не обратила внимания на первое мое упоминание о магазине.

– Сразу за углом, в тупике.

– А, я знаю, о чем вы говорите. Зря теряете время.

– Почему?

– Он уже много лет стоит закрытым, с тех пор как старик уехал. Говорят, никто его не возьмет. Да и вряд ли будут его сдавать в аренду. У него плохая слава.

– Не понимаю. А что это был за магазин?

– Я слышала, вроде, книжный. Это было еще до меня, понимаете? Я здесь только пять лет.

– А что там было не так? Они что же, продавали непристойные книжки или еще что?

Она состроила гримасу и скрутила салфетку в тугой узел.

– Неужто вы думаете, что это бы кого-нибудь взволновало? Это вовсе не непристойные книжки. Это было... Мне рассказывали что-то о старике. Что-то такое, что людям не нравилось. И даже с тех пор как он уехал, в этом месте что-то не так. Вот и все, что мне известно. Так, что вам и вашим друзьям лучше приискать себе другое местечко.

Я допил пиво и вышел. Коробка с книгами стояла там, где я ее оставил. Я почти надеялся, что кто-нибудь украдет ее. Взяв велосипед, я пригнал его в тупик. Присмотревшись, заметил, что не только магазин, но и другие дома на обеих сторонах улицы несли на себе следы разрушения. Отсутствие занавесок на окнах и облезшая краска свидетельствовали о том, что в нескольких квартирах никто не жил. Во всяком случае, над магазином все квартиры были необитаемы.

Я пришел в отчаяние, чувствуя, что меня обходят на каждом шагу. Мне все еще не было ясно, отчего книге придавалось такое значение. Я предполагал, что она является своего рода угрозой. Если я не смогу от нее избавиться, мне угрожает еще большая опасность.

В раздражении я стал рыться в коробке, пока не добрался до «Matrix». Оставив коробку стоять у магазина, я подъехал на велосипеде к бакалейному магазину, который заметил еще раньше. Там я купил карманный фонарик и батарейки. Затем въехал в узкий переулок, выходивший в тупик. Там было грязно, пахло капустой и собачьим дерьмом. Казалось, солнце туда и не заглядывало.

Отыскать черный вход в магазин оказалось довольно легко. Я увидел шаткие ворота с висячим замком, открыть который было по силам и ребенку. Резкий щелчок – и я на заднем дворе.

Дверь в магазин могла доставить больше трудностей, но окно рядом с ней было разбито. Я засунул внутрь руку и нашел защелку. Через минуту я уже влезал в открытое окно. Включив фонарик, я обнаружил себя в крошечной комнате, служившей когда-то кухней. Тут имелись раковина и электрическая плитка. На всем лежал толстый слой пыли, словно сохраняющий имущество для следующего жильца. В сушилке стояла молочная бутылка, на полке – консервные банки с выцветшими наклейками.

Я вошел в открытую дверь и оказался в комнате, размером побольше. Вдоль стен стояли стеллажи. Должно быть, именно здесь исчезнувший торговец держал свои лучшие книги. Я направил луч фонарика вдоль полок, прикидывая, не оставить ли здесь «Matrix Aeternitatis». Потом я передумал, решив, что этого будет недостаточно: необходимо, чтобы он лично забрал у меня книгу.

Здесь было намного холоднее, чем снаружи. Под светом фонарика дыхание мое вылетало, как облачко. Дверь была покрыта непотревоженным слоем белой пыли. Занавеска, серая и изношенная, отделявшая переднюю часть магазина от задней, висела там, где я видел ее в свой первый визит. Очень долгое время здесь никого не было. Я чувствовал, что сделал ошибку, придя сюда. Что-то здесь явно было не так.

И это стало ощущаться. То, что началось со слабого беспокойства, быстро превращалось в удушающую и острую уверенность присутствия настоящего зла. Не только комната, в которой я находился, не только магазин, но и все здание было насыщены злом. Я почувствовал, что тело мое обмякло. Я сделался безвольным и неподвижным, как тряпичная кукла, обладающая зрением и слухом.

Я стоял совершенно неподвижно, стараясь обрести дыхание и собрать волю. Вдруг из-за занавески послышался тихий звук. Сначала невозможно было определить, что это. Показалось, будто кто-то включил радио с приглушенным звуком. Но потом звук стал усиливаться, пока я с ужасом не опознал его. Кто-то играл на скрипке. Адажио из Баховской сонаты для скрипки си-минор.

Играл не «кто-то» – Катриона. Как я определил? Я ведь столько раз слушал ее игру и знал все ее особенности, все паузы, все ошибки, от которых она старалась избавиться. И я знал, что никто никогда не записывал ее на магнитофон.

Музыка продолжалась. Я так и стоял, как вкопанный, не в силах шевельнуться, и тоскливо представляя себе, что же может оказаться в соседней комнате. Мысль о поступках Дункана Милна ужасала меня тем больше, что я не знал, как он будет действовать дальше.

Музыка прекратилась. Последние ноты еще отзывались эхом в тишине, затем постепенно утихли. Я дрожал, но не мог двинуться с места. В голове моей музыка продолжала звучать, нота за нотой, как пластинка. И я знал, что если я закрою глаза, то увижу Катриону, стоящую со скрипкой, зажатой подбородком. Увижу ее глаза, следящие за моей реакцией. Я напряженно ожидал, не начнется ли опять та же или другая пьеса. И все это время я знал, что сила, действующая на меня, возрастала.

Я не сводил глаз с занавески. Свет фонарика падал на нее, как будто это был театральный занавес, готовый подняться или раздвинуться. При каждом вдохе тонкий слой пыли оседал во рту. В здании царила угрожающая тишина.

По занавеске вдруг пробежали мелкие волны, как будто ее тронул воздушный поток, и она снова успокоилась. Я не смел пошевелиться и спрашивал себя, не вижу ли я очередной сон. Но даже в самом страшном сне я не испытывал такого страха. Сейчас все было реально.

Не уверен, смогу ли я описать, что случилось потом. Даже сейчас от одной только мысли об этом мне делается тошно. Я не сходил с места, в любой момент ожидая увидеть Катриону. Разве я не слышал только что ее игру, не видел движения занавески? Минутой позже я в этом уверился еще больше: в воздухе поплыл запах ее духов.

Она не материализовалась. То есть, я хочу сказать, что я не видел появления фигуры. Однако в темноте что-то дотронулось до моей щеки. Рука. Мягкая и теплая кожа. Я ничего не видел, только ощущал. Рука продолжала гладить мое лицо. Я стоял неподвижно. Мне хотелось закричать, вырваться, убежать. А затем она подошла ближе, руки ее обнимали меня, притягивали к себе. Я чувствовал ее тело, невидимое, но настоящее – оно прижималось ко мне. Ее губы целовали мои щеки, нос, подбородок и, наконец, губы.

Это была Катриона, а не ее подобие. Я не мог ошибиться: эти объятия обладали присущими только ей особенностями: движения рук, поддразнивающие и сдающиеся поцелуи. Я чувствовал, что готов уступить ласкам и обнять ее. О Боже, я был очень близок к этому! Рассудок кричал: «Нужно бежать!», глаза говорили: «Здесь никого нет!» Что бы оно ни являлось, это была не Катриона. Но тело мое, так неожиданно обласканное, готово было реагировать по-своему.