На море и на суше - Бенилов Евгений Семенович. Страница 2
Дети подземелья!..
Нютино плечо дрожит у меня под рукой. Я хватаюсь за пистолет.
– Стоять!
В глаза ударяет луч фонарика, рядом с которым (так, чтобы я видел) – оружейное дуло. Прищуриваюсь, стараясь разглядеть, что находится позади фонарика, и вижу высоченного детину с «калашом». Ствол автомата направлен мне в живот.
– Федор, Кирюха!
Один громила забирает мой пистолет, другой хватает Нюту за руку и тащит в темноту.
– Дима! – истерически кричит девушка.
Я кидаюсь вслед… но тут же останавливаюсь, получив сокрушительный удар в лоб – очевидно, рукояткой пистолета. Мир озаряется снопом вылетевших у меня из глаз искр, а потом становится темно…
Стук мотающейся на ветру форточки в доме напротив возвращает меня в настоящее. Чапай растянулся на земле и грызет найденную в мусоре консервную банку – с легкостью прокусывает проржавевшую жесть, из банки лезет густая бурая масса.
«Вот ведь идиот! – кляну я себя. – Зачем полез на рожон?!» Досада и злость охватывают меня… нет, не только досада и злость – я ощущаю резкую, почти физическую боль в груди: у меня отняли Нюту! Что делать? Кого звать на подмогу?.. Судорожно перебираю в памяти знакомых и понимаю, что обратиться могу лишь к Сереге: остальные рисковать ради меня не станут. А к Сереге обращаться не хочу я сам – у него жена и трое детей; если с ним что-то случится, кто будет их кормить?
Достаю из ножной кобуры, не замеченной бандитами, второй пистолет. Проверяю обойму – вроде полная – и вскакиваю с поваленного столба. Чапай вопросительно поднимает голову. «Ищи! – говорю я. – Нюта!» Муравей носится зигзагами: голова опущена, антенны непрерывно шевелятся – ощупывают землю, пробуют на вкус воздух. Наконец он берет след и устремляется в темноту; я зажигаю фонарик и, спотыкаясь о битые кирпичи, кидаюсь вдогонку.
Поначалу Чапай бежит по улице, потом сворачивает в какую-то арку; мы оказываемся во дворе, окруженном непонятно как уцелевшими многоэтажками. В центре двора темнеет что-то большое. Следуя за Чапаем, подбегаю ближе и вижу памятник: одетый в борцовское кимоно президент гордо выпячивает усеянную орденами грудь. Рядом с памятником обнаруживается канализационный люк – муравей скребет его лапой.
Поводив лучом фонарика по земле, нахожу обрезок трубы и подцепляю крышку люка. Раздается скрежет. Мало-помалу крышка съезжает в сторону.
– Вперед! – командую я.
Чапай исчезает в темном отверстии. Светя себе под ноги, я следую за ним.
3
Я плыву уже с полчаса… а может, и час, не знаю. Пятиметровые волны то бросают меня в небо, то валят в узкие ущелья между гребнями. Арабелла висит в метре над водой и чуть впереди, я держу курс на нее – что очень удобно, ибо начинаются сумерки и остров с катером виден плохо. Брызги хлещут меня по лицу, соленая пена лезет в рот… с начала моего заплыва волнение заметно усилилось.
Хорошо хоть вода теплая – намного теплее, чем в северной части полуострова.
Или, вернее, плохо. Потому что в теплой воде водятся опасные насекомые… ощущение незащищенности покалывает мне пятки.
Перед тем как отправиться в путешествие, я подобрала обломок раковины с острым краем и спрятала в трусы (вспомнив, насколько те крошечные, озабоченно проверяю, на месте ли осколок, – слава богу, на месте). И все-таки непонятно, о чем я думала, когда покупала этот блядский купальник!
Меня выносит на очередной гребень и…
Склон следующей волны усеян ярко-красными пятнами: красное на синем – очень красиво.
Водомерки!
Я выхватываю осколок раковины и выставляю перед собой. На мгновение все вокруг застывает, как на снимке: висящая в воздухе Арабелла, летящие по ветру клочья белой пены, круглая луна, плывущая над темной горой острова. И водомерки: растопыренные лапы, лаково блестящие панцири – примерно метр в диаметре.
А потом…
Потом я переваливаю через гребень и, вытянувшись в струну, скольжу вниз – быстрее, быстрее… осколок раковины зажат в вытянутой руке. Водомерки расходятся веером (пропускают меня, чтобы напасть сзади)… я пролетаю сквозь их стаю и, сделав кувырок, поворачиваюсь – как раз чтобы успеть полоснуть раковиной по сунувшейся ко мне морде.
С распоротым глазом, водомерка заваливается набок и судорожно бьет ногами. Ее товарки отскакивают в стороны… но тут же бросаются на раненое насекомое. Раздается громкий неприятный хруст: жвалы раздирают хитиновый панцирь.
Однако досмотреть представление мне не удается: незаметно для себя я переваливаю через очередной гребень и, потеряв равновесие, падаю спиной назад. Волны крутят и вертят меня… я не понимаю, где верх, где низ. В нос набивается едкая, соленая вода.
А когда я выныриваю, то вижу летящую на меня водомерку – насекомое катится, как лыжник, по склону волны. Я отмахиваюсь раковиной, но попадаю в пустоту… вернее не в пустоту, а в широко разинутые жвалы. Ладонь прокалывает острейшая боль, раковина выскальзывает из пальцев. Две пары когтистых лап хватают меня за плечи и бока; к лицу приближается бородавчатая морда – превозмогая боль в прокушенной руке и отвращение, я пытаюсь морду эту оттолкнуть…
Но тут что-то большое падает водомерке на спину раздается хруст, лапы насекомого разжимаются. Меня относит в сторону, а водомерка, вздымая тучи брызг, погружается в воду. Я вижу в спине у нее дыру, в которой пузырится густая белая гадость.
Арабелла висит в воздухе и плотоядно щелкает жвалами.
4
Я осторожно спрыгиваю на пол и свечу по сторонам фонариком: коридор уходит в бесконечность. От стены до стены примерно четыре метра, от пола до потолка примерно три. По стенам тянутся ржавые трубы. Воздух едкий – у меня начинают слезиться глаза… здесь явно не помешали бы защитные очки.
Чапай стрекочет и гарцует от нетерпения.
«Ладно, пошли», – ударяясь о стены, мои слова вереницей уносятся в бесконечность. Муравей бросается вперед, я – за ним.
На раскисшем бетоне пола – лужи, на влажном бетоне стен – разводы плесени. Иногда в стенах коридора открываются боковые проходы, но Чапай бежит прямо. Равномерные движения его ног действуют на меня отупляюще. Острая боль из-за утраты Нюты чуть ослабела: вовлеченность в действие – вопреки логике – внушает ложные надежды.
Мои ботинки шлепают по лужам; лапы Чапая цокают, как подкованные.
Вдруг муравей останавливается и поднимает голову, не то прислушиваясь, не то принюхиваясь. Я тоже встаю – вокруг висит тишина… не знаю, как Чапай, но я слышу лишь собственное хриплое дыхание. Впрочем (жду еще несколько секунд), сзади доносится тихий гул. Я также ощущаю вибрацию: пол под ногами дрожит, будто сюда мчится стадо буйволов – если б буйволы еще водились на Земле, конечно…
Если мы останемся на месте, нас неминуемо затопчут.
Чапай возбужденно мечется взад-вперед; я пытаюсь вспомнить, когда мы миновали последний боковой проход… кажется, давно. Пробегаю вперед, но ответвлений нет и там – деваться некуда!
Неожиданно Чапай прыгает на стену и лезет вверх – долезает до потолка и повисает там вверх ногами. Он глядит на меня и тревожно стрекочет.
А куда прикажете деваться мне?
Топот бесчисленных ног становится громче – я уже различаю звуки отдельных шагов. Подо мной трясется пол.
По стене коридора тянется труба; я пытаюсь взобраться на нее, но проржавевший металл ломается, и я падаю. Пробую залезть в другом месте, но труба ломается опять.
На мгновение меня охватывает паника: по спине катится пот, сердце колотится в горле. Слушая нарастающий гул, я свечу фонариком в черную глубину коридора – луч выхватывает глазастую, усатую морду… еще одну… еще одну… Ноги тараканов сгибаются и разгибаются, как рычаги машин; трехметровые усы непрерывно шевелятся.
Сейчас они опрокинут меня – и тогда конец!
Я цепляю фонарь за пуговицу, бросаюсь к висящему на потолке Чапаю – подпрыгиваю и хватаюсь за него, поджав ноги. Истошно стрекоча, муравей вцепляется в изъеденный коррозией бетон… не дай бог насекомый разозлится и цапнет меня за руку!