В краю чужом - Эллисон Харлан. Страница 2

— За доброту?

— За то, что ты позволил мне остаться с тобой.

Старик умолк в недоумении. Он ничего не понимал. Но ведь чужак нашел его, и одно присутствие Претри многое облегчило ему в эти последние годы. Петерсон был благодарен жилкиту и достаточно мудр, чтобы теперь просто помолчать.

Так они и сидели, думая каждый о своем, — и разум Пстсрсона сам выбирал отдельные кротки из прожитой жизни.

Петерсон воскресил в памяти долгие годы одиночества на больших кораблях — и как он поначалу смеялся над верой своего отца, над его словами об одиночестве.

«Без друга, Уилл, в дорогу не ходи», — так говорил отец.

Л Петерсон тогда смеялся, провозглашал себя одиночкой. По теперь, ощущая невыразимое тепло присутствия Претри, он знал правду.

Отец был прав.

Хорошо, если рядом друг. Особенно когда Седой уже на подходе. Странно, что старик воспринял это с такой спокойной уверенностью, но так все и было. Петерсон все понял — и теперь безмятежно ожидал.

Вскоре с холмов спустилась прохлада, и Претри принес утепленную шаль. Он положил ее старику на худые колени, которые она сразу обволокла теплом, и снова присел на корточки, хрустнув всеми шестью суставами ног.

— Даже не знаю… — чуть погодя в раздумьи проговорил Петерсон.

Ответа не было — как не было и вопроса.

— Просто не знаю. Чего все это стоило? Все те годы в космосе? Все те, кого я знал? Те, что умерли в одиночестве — и те умирающие, что никогда не были одиноки?

— Всем расам ведома эта боль, старина, — философски отозвался Претри и глубоко вздохнул.

— Никогда не думал, что мне кто-то понадобится. Но теперь-то, Претри, я точно знаю.

— Ничего нельзя знать заранее. — Петерсон не учил чужака поговоркам — Претри нашел его, уже зная язык.

Старик не спрашивал и об этой загадке жилкита. Да и мало ли бывало на Марсе разных пилотов и миссионеров?

— Знаю, Претри, — друг нужен каждому, — продолжил Петерсон.

— Кто может знать…

Петерсон в знак согласия промолчал. Тогда Претри добавил:

— Может, ты и узнаешь.

А потом чужак вдруг застыл, опустив свою клешню на руку старика. Петерсон поднял голову и даже сквозь теплую шаль ощутил леденящий холод. Теперь уже скоро.

— Он идет?

— Он здесь.

Давно научившись распознавать чувства друг друга, они вместе это ощутили.

— Седой.

Петерсон выдохнул это слово в ночной воздух — и лунные долины не отозвались.

— Я готов, — добавил старик и, отставив на стол рюмку вика, протянул левую руку для пожатия.

Петерсон чувствовал, как постепенно стынет его тело, и вдруг старику показалось, что кто-то пожал ему руку. Тогда, думая, что пора уходить в одиночестве, он сказал:

— Прощай, Претри. Прощай, друг.

Но ответных слов прощания от сидевшего рядом чужака Петерсон не услышал. Другие слова жилкита дошли до него — как бы сквозь мягко стелющийся туман:

— Мы пойдем вместе, друг Петерсон. Седой приходит ко всем расам. Почему ты решил, что я пойду один? Нужда каждого велика.

— Я здесь, Седой. И я не один.

Как-то безотчетно Петерсон понял, что жилкит протянул ему клешню, и пожал ее. А потом прикрыл слепые глаза.

Долгое время спустя сверху опять донесся стрекот сверчковарфистов, а на веранде у входа воцарился безмолвный покой.

Ночь настала в краю чужом. Ночь — но не тьма.