Любовь - Эрставик Ханне. Страница 12

— Вы здесь не впервой? — спрашивает она, вернувшись из туалета.

— Конечно, — отвечает он, — маршруты разные, но они часто пролегают через старые места. — Он обрывает объяснение: — Но лично я здесь первый раз.

Он выпаливает эту фразу, раздавливая окурок. Он не докурил, она видит, что у него дрожат руки, хотя и несильно. Он долго смотрит на нее, серьезно. Нервничает, как ей кажется. А может, боится. Он будто советуется не то с ней, не то сам с собой. Взглядом она пытается подбодрить его, показать, что счастлива будет выслушать его.

Он тянет, потом говорит, что голоден.

— У меня есть пара яиц и бекон, ты будешь?

— С удовольствием, — отвечает она.

Он садится на корточки и из крохотного холодильника под плитой вытаскивает яйца, хлеб, бекон и масло. В поисках сковородки он тянется на мысочках и заглядывает на шкаф. Она ловит себя на мысли, что здесь в домике он кажется более миниатюрным и щуплым, она представляет его свернувшимся калачиком на диване, с книгой, в тишине, и душу ее захлестывает нежность.

Девочка еще прибавила звук. Но в левое ухо Юну гремит сильнее, от этого такое чувство, будто в голове перекос. Он стоит в кухне у окна и следит за собакой, та забежала во двор дома напротив и рыщет по кустам в поисках помойки. Здесь почти все держат таких собак, белых с черными или коричневыми пятнами. Они бегают без надзора, Вибеке говорит — это кошмар для людей, которые боятся собак: они едва рискуют выйти на улицу. Пес скрывается за кустами, потом выныривает с другой стороны и трусит к дому. Здесь горит только лампочка перед дверью. Пес попадает в конус света, он метрах в двух-трех от двери. Но она не распахивается. Никто не выходит, не кличет пса, не свистит ему. И он продолжает свой путь. Забегает за угол, исчезая из поля зрения Юна. Через несколько секунд объявляется снова. Останавливается, задирает лапу и писает на стену, облегчившись, семенит по сухому насту обратно к дороге.

Юн поворачивается к телевизору, теперь на экране люди в темных целлофановых одеяниях обжимаются друг с дружкой. У одной женщины прорезаны в платье дырки и груди сцеплены английской булавкой. И ей, похоже, не больно, даже когда кто-нибудь тянет за булавку.

Наверно, его обдало холодом, поэтому он и оглянулся на дверь. Там мужчина и женщина. Они стоят бок о бок, опустив руки, как на старинных фотографиях. И вдруг приходят в движение, будто в них вставили батарейку.

Женщина просит девочку сделать потише, здоровается с Юном. Они усаживаются за стол. Это девочкины родители, понимает Юн. Они деловито обсуждают кого-то, Юну не знакомого. Потом мать поднимается, достает пару чашек и наливает в них остатки простывшего какао. Одну протягивает мужу, сама отхлебывает из второй. Они постарше Вибеке. И никуда как будто не рвутся. Мужчина растрепан. Он просматривает рекламку сельхозтехники, попутно беседуя с женой. Руки у него широченные и, что совсем удивляет Юна, загорелые, хотя зима.

— Вот, гляди, гляди, — окликает девочка Юна. Она тычет в экран: — Вот наконец, видишь? Правда, классно?

Она снова прибавляет звук, чтоб слышать получше. Мать встает, идет к столу у мойки, вытаскивает из пакета хлеб. И режет его на ломтерезке на тоненькие кусочки, все время увлеченно разговаривая с мужем. У нее вид счастливой женщины, думает Юн.

Чад от жарящейся еды забивает парфюмерную отдушку его дезодоранта. Бекон чудесно пахнет, Вибеке чувствует, что голодна.

— У тебя есть опыт по части яичниц, — говорит она с улыбкой, когда он выпускает яйца в сковороду. Он отвечает, что один разнорабочий заодно готовит для них, так что ему самому не часто приходится возиться со стряпней. Рассказывая, он достает тарелки, приборы, пару бокалов и подставку для сковороды. Склоняется расставить все это. Вибеке кладет руку на стол. Точеную руку с темными ногтями, белокожую и хрупкую по сравнению с мужской пятерней.

Он ловит ее движение, приближает к руке лицо, она видит, что глаза у него серые с зеленой поволокой. Она ощущает его дыхание на своей правой щеке, его губы почти касаются ее, рот полуоткрыт. Язык влажный, слюнявый. Не исключено, что он жует табак. За его головой с потолка свешивается провод с лампочкой на конце. Она болтается взад-вперед. Вибеке кажется, что лампочка раскачивается все быстрее, быстрее.

Мама девочки ссыпает нарезанный хлеб на огромное блюдо, которое она ставит в центр стола. Потом открывает холодильник и извлекает из него паштет, варенье и два литра молока.

— Меня зовут Юн, — отвечает он на ее вопрос.

Она спрашивает, ходили ли они на аттракционы, и говорит, что, когда они ехали мимо центра, там было полно машин. Она вспоминает, что видела там знакомого, у него был жутко потешный вид! Передразнивая его, она хохочет так, что колышется живот. Юн и думать забыл про аттракционы, а ведь он вышел из дома, как раз чтоб сходить туда. Он оглядывается на девочку: она сама буравит его взглядом. Похоже, она сердится, как будто он обхитрил ее и по его вине она не попала на аттракционы. Он смотрит на ее мать, та снова повернулась спиной и возится с чем-то, напевая себе под нос.

Юн пересчитывает, сколько у нее на спине валиков жира. Пять. Отец тоже толстый. Надо же, думает Юн, а дочка как спичка. И волосы у них темные, а у нее почти белые. Точно мои, размышляет Юн.

— Погоди, — шепчет Вибеке.

— Почему? — спрашивает он.

— Яичница сгорит.

— Плевать, — бормочет он, давясь смехом. Он наваливается на нее, но она уворачивается и умудряется правой рукой дотянуться до сковороды и отпихнуть ее на дальнюю конфорку.

Он выпрямляется и улыбается, прочесывая волосы пальцами. Не сводя с нее глаз, выключает плитку. Его взгляд жжет и электризует. Почему говорят, что серые глаза не могут гореть, думает Вибеке. Он ласкает ее взглядом, она блаженствует.

Она встряхивает головой, убирает волосы со лба, приглаживает их. Переводит дух. Еще бы полдвижения... Она рада, что увильнула. Это было бы неправильно. Еще не время, и не здесь. Он такой красавчик, что, когда они дойдут до разных игр, это должно случиться в месте, достойном их обоих.

У нее пылают щеки. Она хохочет, она чувствует себя счастливой и неотразимой. Румянец смотрится обольстительно, думает она, намекает на возможность продолжения: я вся горю и жду.