Слепой убийца - Этвуд Маргарет. Страница 109

Подписалась я – искренне Ваша и, заклеивая конверт, задумалась, правильно ли написала слово непристойного.

За несколько дней до отъезда из Торонто я разыскала Каллисту Фицсиммонс. Она бросила скульптуру и занималась стенной росписью. Я обнаружила её в страховой компании – в центральной конторе, – где Каллиста трудилась над заказом. Тема панно – вклад женщин в победу – уже устарела, поскольку победа свершилась (и, хотя мы тогда этого не знали, панно вскоре закрасили обнадеживающей темно-серой краской).

Каллисте выделили одну стену. Три фабричные работницы в спецовках с задорными улыбками делали бомбы; девушка за рулем машины скорой помощи; две крестьянки с тяпками и корзиной помидоров; женщина в военной форме перед пишущей машинкой; внизу, в углу, мать в фартуке, достает из печи хлеб, а двое ребятишек одобрительно за ней наблюдают.

Увидев меня, Кэлли удивилась. Я её не предупредила: не хотела, чтобы она сбежала. Подвязав платком волосы и сунув руки в карманы, она командовала художниками, расхаживая в брюках цвета хаки и теннисных туфлях, с сигаретой, прилипшей к нижней губе.

О Лориной смерти она узнала из газет – такая милая девушка, такая необычная в детстве, какое горе. После этого вступления я передала ей Лорин рассказ и спросила, правда ли это.

Кэлли возмутилась. Херня говорилось через слово. Ричард действительно помог, когда её сцапали за агитацию, но она-то решила, что это просто ради прошлого и семьи. Она отрицала, что рассказывала Ричарду об Алексе, или о других красных и сочувствующих. Какая херня! Это же её друзья! Что касается Алекса – да, она его по первости выручала, когда он попал в переделку, но потом он исчез, кстати, ей задолжав, а потом она слышала, что он воюет в

Испании. Как она могла на него стучать, если сама ничего о нём не знала?

Я так ничего и не добилась. Может, Ричард Лоре соврал – он и мне часто врал. С другой стороны, может, врала Кэлли. Но тогда на что я рассчитывала?

Эйми в Порт-Тикондероге не понравилось. Она хотела к папе. Хотела привычной обстановки – как все дети. Хотела в свою комнатку. Ой, да как все мы.

Я объяснила, что пока нам придется пожить здесь. Объяснила – неправильное слово, потому что я ничего не объясняла. Что я могла сказать толкового восьмилетнему ребенку?

Порт-Тикондерога изменился: туда вторглась война. Несколько фабрик во время войны открывались – женщины делали взрыватели, – но теперь закрылись опять. Может, их переоборудуют под мирную продукцию, когда поймут, что нужно вернувшимся с фронта мужчинам, что они будут покупать домой, семьям, которые, без сомнения, теперь у них появятся. Пока же многие остались без работы, жили и ждали.

Но были и вакансии! Элвуд Мюррей больше не возглавлял газету: его новенькое сверкающее имя скоро появится на плите Военного Мемориала: Мюррей служил во флоте и убился, когда взорвался корабль. Любопытно: об одних говорили, что их убили, а о других – что они убились, – словно по неловкости или даже чуть-чуть нарочно – вроде как постриглись. Про таких в городе говорили затарился галетами. Наша местная идиома, и употребляли её, как правило, мужчины. Каждый раз задумываешься, о каком булочнике речь.

Муж Рини Рон Хинкс был не из тех, кто легкомысленно закупался смертью. О нём торжественно говорили, что он погиб на Сицилии вместе с другими ребятами из Порт-Тикондероги, которые записались в Королевский Канадский полк. Рини получала пенсию, правда, маленькую; сдавала комнату в своем домике и по-прежнему работала в кафе «У Бетти», хотя твердила, что спина её погубит.

Но, как я вскоре выяснила, погубила её не спина, а почки. Они завершили свое черное дело спустя полгода после моего возвращения. Если ты это читаешь, Майра, я хочу, чтобы ты знала: эта смерть была для меня тяжким потрясением. Я надеялась, что Рини будет рядом, – она же всегда была, – и вдруг её не стало.

А потом она постепенно стала проявляться снова – иначе кого же я слышу, когда мне по ходу дела нужно пояснение?

Конечно, я навестила Авалон. Трудное свидание. Все запущено, сад зарос, оранжерея – руины с выбитыми стеклами и высохшими растениями, по-прежнему в горшках. Что ж, некоторые высохли ещё при нас. На стражах – сфинксах – надписи из серии Джон любит Мэри; один опрокинут. Пруд с нимфой задыхался от мертвой травы и водорослей. Нимфа была на месте, только несколько пальцев отбили. И улыбка у неё прежняя – беззаботная, загадочная, отстраненная.

В дом вламываться не пришлось: ещё была жива Рини, она и дала мне потайной ключ. Дом выглядел печально: повсюду пыль и мышиный помет, на тусклом паркете – пятна от протечек. Тристан и Изольда по-прежнему взирали на пустую столовую, хотя у Изольды пострадала арфа, а против среднего витража ласточки свили пару гнезд. Но никакого в доме варварства: едва-едва, но дух Чейзов ещё витал, и я улавливала слабеющий аромат власти и денег.

Я обошла весь дом. Повсюду пахло плесенью. Заглянула в библиотеку: над камином из головы Медузы все ползли змеи. Бабушка Аделия тоже была на месте, хоть и покосилась: смотрела теперь с затаенным, но веселым лукавством. Спорим, ты все-таки погуливала, бабушка, подумала я, глядя на неё. Была у тебя своя тайная жизнь. Она и давала тебе силы.

Я порылась в книгах, выдвинула ящики стола и в одном из них обнаружила коробку с образцами пуговиц времен дедушки Бенджамина: костяные кружки, что в его руках превращались в золото, а теперь вновь стали простыми костяшками.

На чердаке я нашла гнездышко, что свила здесь Лора после «Белла-Виста»: она достала одеяла из сундуков, притащила простыни из своей спальни – бесспорная улика, если б её тут искали. Сухие апельсиновые корки, яблочный огрызок. Как обычно, убрать за собой она не подумала. В дубовом буфете – пакет осколков, припрятанных в лето «Наяды»: серебряный чайник, фарфоровые чашки и блюдца, ложки с монограммами. Щипцы для орехов в форме крокодила, одинокая перламутровая запонка, неработающая зажигалка, столовый прибор без графинчика.

Я ещё вернусь и заберу остальное, сказала я себе.

Ричард сам не приехал – это стало (для меня) доказательством его вины. Но прислал Уинифред.

– Ты что, рехнулась? – были её первые слова. (В кабинке кафе «У Бетти»: я не хотела видеть её в снятом домике, не хотела, чтоб она приближалась к Эйми.)

– Вовсе нет, – ответила я. – И Лора тоже. Во всяком случае, не до такой степени, как вы изображали. Я знаю, что делал Ричард.

– Не понимаю, о чем ты, – сказала Уинифред. Она сидела в накидке из блестящих норочьих хвостов и стягивала перчатки.

– Какая удачная сделка, эта его женитьба: две по цене одной. За понюшку табаку нас купил.

– Не говори глупостей, – сказала Уинифред, но напора у неё явно поубавилось. – Что бы там Лора ни болтала, Ричард совершенно чист. Просто первый снежок. Ты серьёзно заблуждаешься. Он передал, что готов это заблуждение простить. Вернись к нему – и он все простит и забудет.

– Но я не забуду, – ответила я. – Он не снежок. Совершенно другая субстанция.

– Тише ты, – зашипела Уинифред. – Люди оглядываются.

– Они все равно будут смотреть, – сказала я. – Потому что ты вырядилась, как лошадь леди Астор. Учти, этот зеленый тебе совсем не идет – особенно в таком возрасте. Вообще-то никогда не шел. У тебя как будто желчь разлилась.

Стрела попала в цель. Уинифред потеряла дар речи: ещё не привыкла к моему новому амплуа гадюки.

– Скажи, чего именно ты хочешь? – спросила она. – Разумеется, Ричард абсолютно ни в чем не виноват, но скандал ему ни к чему.

– Я уже сказала, чего именно. Очень ясно. А теперь мне нужен чек.

– Он хочет видеться с Эйми.

– Ни за какие коврижки в мире, – сказала я. – У него слабость к малолеткам. Ты знала это, всегда знала. Даже в восемнадцать я уже была старовата. А Лора под боком – слишком большой соблазн, я теперь понимаю. Он не мог её пропустить. Но до Эйми он своими грязными ручонками не дотянется.