Слепой убийца - Этвуд Маргарет. Страница 42

– Музей – потому что пыльный? – спросил Алекс Томас. Или устаревший?

Отец нахмурился. Уинифред, надо отдать ей должное, покраснела.

– Нельзя нападать на слабых, – заметила Кэлли с довольным видом.

– Почему? – спросил Алекс. – Все так делают. Рини подготовила основательное меню – насколько мы могли себе позволить. Но задача оказалась ей не по зубам. Раковый суп, окунь по-провансальски, цыпленок a la Провиданс – блюда сменяли друг друга в неотвратимом параде, точно прибой или рок. Суп отдавал жестью, пережаренный цыпленок – мукой, и к тому же затвердел и усох. Было что-то неприличное в этой картине – столько людей в одной комнате, энергично и решительно работающих челюстями. Не еда – жевание.

Уинифред Прайор двигала кусочки по тарелке, словно иг в домино. На меня накатила ярость: сама я намеревалась съесть все, даже косточки. Я не подведу Рини. Прежде, думала я, она допускала таких промашек – её нельзя было застать врасплох, разоблачить и тем самым разоблачить нас. В старое доброе время позвали бы специалистов.

Рядом со мной трудился Алекс Томас. Он усердно работал ножом, словно от этого зависела его жизнь: цыпленок так и скрипел. (Не то чтобы Рини благодарила его за преданность. Не сомневайтесь, она всегда знала, кто что съел. Да, у этого Алекса-как-его-там аппетит отменный, – заметила она. – Можно подумать, в подвале голодал.)

Учитывая обстоятельства, беседа не клеилась. Но наконец после сыра – чедер слишком молодой, соус слишком старый, а блю – слишком с душком – наступил перерыв, и мы смогли отдохнуть и осмотреться.

Отец обратил единственный голубой глаз на Алекса Томаса.

– Итак, молодой человек, – проговорил он тоном, который, видимо, сам считал верхом дружелюбия, – что привело вас в наш замечательный город? – Будто отец семейства из скучной викторианской пьесы. Я опустила глаза.

– Я приехал к друзьям,сэр, – довольно вежливо ответил Алекс.

(Позже Рини высказалась насчет его вежливости. Сироты хорошо воспитаны, потому что в приютах им вбивают хорошие манеры. Только сирота может держаться так самоуверенно, но под самоуверенностью кроется мстительность – в глубине души они над всеми глумятся. Ну, ещё бы – с ними же вон как судьба обошлась. Анархисты и похитители детей обычно сироты.)

– Дочь мне сказала, вы готовитесь принять сан, – продолжал отец. (Мы с Лорой ничего такого не говорили – должно быть, Рини, и она, конечно, – может, по злому умыслу – слегка ошиблась.)

– Я собирался, сэр, – сказал Алекс, – но пришлось это оставить. Добрались до развилки.

– А теперь? – спросил отец, привыкший получать конкретные ответы.

– Теперь живу своим умом, – ответил Алекс. И улыбнулся, точно сам себя осуждает.

– Должно быть, трудно вам, – пробормотал Ричард. Уинифред засмеялась.

Я удивилась: не думала, что он способен на такое остроумие.

– Он, наверное, хочет сказать, что работает репортером, – предположила Уинифред. – Среди нас шпион!

Алекс снова улыбнулся и промолчал. Отец нахмурился. В его представлении все журналисты – паразиты. Не только безбожно лгут, ещё и кормятся чужими несчастьям. Трупные мухи, вот как он их звал. Он делал исключение только для Элвуда Мюррея, поскольку знал его семью. Элвуда он звал всего лишь болтуном.

Потом беседа потекла в привычном русле – политика, экономика, обычные тогда темы. Мнение отца: все хуже и хуже; мнение Ричарда: наступает переломный момент. Трудно сказать, вступила Уинифред, но она, безусловно, надеется, что удастся не выпустить Джинна из бутылки.

– Какого джинна? Из какой бутылки? – спросила Лора – прежде она молчала. Будто стул заговорил.

– Социальные беспорядки, – строго ответил отец, давая понять, что в дальнейшем Лоре лучше не встревать.

Вряд ли, сказал Алекс. Он только что из лагерей. – Из лагерей? – переспросил озадаченный отец. –

Каких лагерей?

– Для безработных, сэр, – ответил Алекс. – Трудовые лагеря. Беннетта для безработных. Десять часов работы в день и объедки. Ребятам это не очень-то нравится; я бы сказал, они уже неспокойны.

– Нищие не выбирают, – сказал Ричард. – Все лучше, чем ничего. Еда трижды в день – это не всякий рабочий с семьей может себе позволить, и мне говорили, что кормят там неплохо. Ждешь благодарности, но такие типы не знают, что это такое.

– Они не типы, – произнес Алекс.

– Ба, у нас тут красный завелся, – проговорил Ричард. Алекс смотрел в тарелку.

– Если он красный, то и я тоже, – сказала Кэлли. – Хотя, по-моему, не надо быть красным, чтобы понимать…

– А что вы там делали? – спросил отец, перебив Кэлли. (Последнее время они много спорили. Кэлли хотела, чтобы отец признал профсоюзы. Отец говорил, Кэлли хочет, чтобы два плюс два равнялось пяти.)

Тут внесли bombe glac?e [76]. У нас тогда уже был холодильник купили перед самым кризисом – и Рини, с опаской относившаяся к морозилке, в тот вечер отлично ею воспользовалась. Bombe был ярко-зеленый, твердый как камень, а по форме – как футбольный мяч, и на некоторое время он поглотил наше внимание.

Когда подавали кофе, в Палаточном лагере начался фейерверк. Мы вышли на причал посмотреть. Очень красиво – видишь и фейерверк, и его отражение в Жоге. В воздух фонтанами взмывали красные, желтые, синие ракеты, раскрываясь звездами, хризантемами, ивами света.

– Китайцы изобрели порох, – сказал Алекс, – но никогда им не стреляли. Только фейерверки делали. Впрочем, я не большой поклонник фейерверков – слишком похоже на тяжелую артиллерию.

– Вы пацифист? – спросила я. Мне казалось, это вполне возможно. Скажи он «да», я принялась бы спорить – мне хотелось привлечь его внимание. Обращался он главным образом к Лоре.

– Нет, – ответил Алекс, – но моих родителей убили на войне. Во всяком случае, я так думаю.

Сейчас нам придется выслушать историю сироты, подумала я. После всех россказней Рини я надеялась, что будет интересно.

– Ты не знаешь точно? – удивилась Лора.

– Нет, – ответил Алекс. – Мне рассказали, что я сидел на обгоревших камнях в сожженном доме. Все остальные погибли. Я, видимо, прятался под тазом или котлом – под чем-то железным.

– Где это было? Кто тебя нашел? – прошептала Лора.

– Непонятно, – сказал Алекс. – Никто не знал. Не во Франции и не в Германии. Где-то восточнее, там маленькие страны такие. Меня передавали из рук в руки, а потом я попал в Красный Крест.

– Вы это помните? – спросила я.

– Почти нет. Кое-что потерялось – мое имя и все остальное. В конце концов, я оказался у миссионеров, они считали, что в моем случае лучше все забыть. Пресвитерианцы, хорошие люди. Нам всем побрили головы – из-за вшей. Я помню, как волосы исчезли – голове стало холодно. Отсюда начинаются воспоминания.

Теперь он мне нравился больше, но со стыдом признаюсь, что я не очень поверила в его историю. Слишком мелодраматично, слишком много случайностей – хороших и плохих. Я была очень молода и не верила в совпадения. Но если он хотел произвести на Лору впечатление – хотел ли он? – он выбрал верный путь.

– Должно быть, ужасно не знать, кто ты на самом деле? – сказала я.

– Раньше я тоже так думал, – сказал Алекс. – Но потом понял, что тому, кто я есть на самом деле, не важно, кто я в обычном смысле. В конце концов, что такое род и все прочее? Оправдание снобизму или другим недостаткам. А у меня таких искушений нет, вот и все. Без всяких ниточек. Ничто не стесняет. – Он прибавил ещё что-то, но я не расслышала: как раз взлетела ракета. А Лора услышала и серьёзно кивнула.

(Что он сказал? Со временем я узнала. Он сказал: Зато никогда не тоскуешь по дому.)

Над нами взорвался пылающий одуванчик. Мы все подняли головы. В такие моменты трудно иначе. Трудно не стоять, открыв рот.

вернуться

76

Мороженое (фр.).