Судьбы вещей - Рабинович Михаил Григорьевич. Страница 36

А Кайдаул не продал кольчугу даже за такую цену.

Другая же кольчуга была, как видно, принесена в дар местному божеству (такой обычай – отдавать часть военной добычи в храмы – существовал в древности у многих народов мира). Кольчуга очутилась в остяцком святилище Белогорье, у впадения Иртыша в Обь. Там был в те времена знаменитый оракул. Как знать, может быть, враги, прежде чем напасть на отряд Ермака, советовались с этим оракулом своих соседей – остяков (или, как они сами себя называют, хантов), и богатый дар был обещанной благодарностью за удачное предсказание?

Но вскоре кольчуга была взята из святилища одним из остяцких князьков. Какое-то время эта броня находилась в его арсенале. Трудно сказать, была ли она захвачена ненцами (самоядью, как их называли тогда) или была им продана хантами, но только уже в 1646 году, более чем через полвека после гибели Ермака, русский отряд, направленный из городка Березова на усмирение восставших ненцев, захватил у них кольчугу, на которой оказалась мишень с именем Петра Ивановича Шуйского. Кольчугу отправили из Березова в Тобольск, а оттуда в Москву. И во второй раз водворилась она в царскую сокровищницу. Теперь уже надолго.

В многочисленных описях Оружейной палаты ей отведено почетное место. В описной книге 1687 года она значится под номером первым: «Колчуга на ней Мишен медная на мишени подпись: Боярина Князя Петра Ивановича Шуйского»…

«А по переписи… и по осмотру тоя колчуги против прежных переписных воружейной полате у переписи не объявилось», с тревогой записывал какой-то дьяк. Очевидно, тут произошла путаница, как можно судить по следующей записи, сделанной через пять лет: «А по нонешней переписи… и по осмотру та колчуга воружейной палате объявилась, цена тритцать рублей, а в прежней описной книге написана вторая». Тридцать рублей в то время были большие деньги.

В описи 1711 года кольчуга снова была «по осмотру на лице, а на ней явилось 2 мишени посеребрены». Так беспокоились дворцовые чиновники о старой кольчуге из года в год.

Вы видели, что эта такая благополучная с виду вещь на самом деле перенесла, пожалуй, больше приключений, чем какая-либо другая из описанных в нашей книге. Два знаменитых военачальника – родовитый боярин и простой казак – погибли в сражениях, имея на себе эту броню. Она побывала, наверное, в боях и под Казанью, и в Ливонии, и в Сибири. Ее хранили в арсеналах московских царей, сибирского хана, хантского князя, ненцев и даже в храме с оракулом.

Трудно даже представить себе, через сколько рук она прошла, сколько человеческих глаз смотрело на нее с восхищением, жадностью, надеждой, ненавистью!

ШАДРИНСКИЙ БЕРДЫШ

В детские годы само это слово казалось и странным и привлекательным. Слышалось в нем и «бедро», и «ребро», и как будто что-то уменьшительное, вроде «малыш». Из исторических романов, которыми я в то время зачитывался, было ясно, что бердыш – оружие, но неясно, какое именно.

Как-то заглянул я в «Толковый словарь живаго великорусскаго языка» Владимира Даля. Там (между словами «бердыхать» – толкать, тузить, и «бердышный» – к оружию этому относящийся) про бердыш было сказано: «…широкий топор, иногда с гвоздевым обухом и с копьем, на длинном ратовище; алебарда, протазан. Бердыш перешло от нас на север Европы, где по свойству готского языка, к нему привесили an: bardis, bardisan; во Франции из этого сделали pertuisane, и слово это позже воротилось к нам, обратись в протазан».

Интересную судьбу самого слова рисует Даль, не правда ли? Видимо, оно происходит от слова «бердыхать» и означает «то, чем бьют».

Но все же, даже если знать, что ратовище – это древко, на которое насаживали топор или наконечник копья, из описания Даля, сделанного более ста лет тому назад, трудно понять, что это за «топор с гвоздевым обухом и с копьем».

«Идти в рать, так бердыш брать», – приводит Даль тут же характерную русскую пословицу. Значит, это было не какое-нибудь редкое, а, напротив, очень распространенное оружие!

Лишь много позже я узнал, что, строго говоря, протазан – не то же самое, что бердыш, да и алебарда, хоть и более похожа на бердыш, и ее часто с бердышом путают, все же другое оружие.

А бердыш – действительно оружие особенное и весьма интересное. Это и в самом деле боевой топор, но топор своеобразный. Лезвие его плавно выгнуто наружу, как молодой месяц, и образует два острых конца. Верхний конец заточен так, что им можно колоть, как копьем, у нижнего конца зачастую есть пластинка («косица» как ее называют), которую прикрепляют ремешком или гвоздями к древку. Само древко длинное: если насаженный на него бердыш поставить вертикально, топор окажется примерно на уровне плеча. На нижнем конце древка тоже острый наконечник – «копьецо», или «вток» (от слова «втыкать»). Воткнутый в землю бердыш будет крепко стоять, и в ложбинку между заостренным верхним концом и втулкой топора можно положить, например, ствол ружья, чтобы стрелять с упора. Бердышом, значит, можно было и рубить и колоть, на него можно было опереть пищаль, а это, когда появился бердыш, было особенно важно.

Наше современное ружье – оружие легкое и удобное. Из него можно стрелять лежа, сидя, с колена или стоя; чтобы его держать, не нужно больших усилий, это может делать и не очень сильный мужчина, женщина, даже ребенок. А первые ружья – аркебузы, мушкеты или пищали, как их называли на Руси – были тяжелыми, заряжались с дула, обращению с ними приходилось долго учиться, да и сила нужна была немалая. Без упора же не мог стрелять даже силач.

Поэтому четыреста с лишним лет назад во всех странах Европы пехота разделилась как бы еще на два рода войска. Стрелки, которых на западе называли мушкетерами, были главными из них. К своим тяжелым мушкетам они имели специальные подпорки для прицеливания – «подсошки», которые сами по себе не являлись оружием. Еще были у мушкетеров шпаги, но столько было хлопот при стрельбе с неуклюжими ружьями, что до шпаг в бою дело доходило совсем не так часто, как вы, наверное, читали об этом у Дюма. Когда мушкетеры перезаряжали ружья (а этот длительный тогда процесс приходилось повторять после каждого выстрела), они практически оказывались беззащитными. Вот для того, чтобы их прикрывать и вести в это время рукопашный бой, предназначалась вторая часть пехоты – пикинёры, вооруженные пиками – длинными копьями.

В России тогда впервые появилось постоянное войско – стрельцы. Они были и конными, но в основном – пешими. Вооруженные, конечно, пищалями, а не луками и стрелами (хоть и назывались стрельцами, а не пищальниками на манер мушкетеров), они не нуждались ни в подсошках, ни в прикрытии пикинёров. А все потому, что у стрельцов были бердыши, которые служили и подпоркой для стрельбы, и холодным оружием, чтобы колоть и рубить. Так, благодаря этому оружию, русская пехота избежала участи западноевропейской.

Стрельцы главная царева надежда – вербовались больше из простого народа, из посадских и крестьянских детей. За службу им давали не только денежное и хлебное жалованье, но и участки для дома и двора. В свободное от службы время стрельцы занимались тем же, чем и рядовые горожане – ремесленничали, приторговывали, огородничали.

Но служба царева была нелегкой. Стрелецкие полки на своих плечах выносили главную тяжесть войны. И в мирное время охраняли порядок, несли караул, стояли на границах.

Не было, пожалуй, такого дальнего укрепления, где не находился бы большой или малый гарнизон стрельцов…

Бердыш из-за его красивой формы стал не только боевым, но и парадным оружием.

Принимали ли иноземных послов – на всем пути их во дворец выстраивали стрельцов. Стрельцы красовались в ярких кафтанах и шапках – красных, желтых, лазоревых (у каждого полка был свой цвет), картинно опираясь на бердыши. По улицам города время от времени проходили стрелецкие караулы, мерно позванивая колечками, которые для этого специально вставлялись в отверстия, просверленные по нижнему краю бердышей сначала только для облегчения веса. Сама плоскость топора зачастую бывала покрыта затейливым узором – листьями, травами, изображениями чудовищ – «химер».