Дочь болотного царя - Андерсен Ханс Кристиан. Страница 8
И вдруг в покой влетели две прекрасные лебёдки, прилетевшие вместе с аистами. Они сбросили с себя оперения, и все присутствовавшие увидали двух красавиц, похожих друг на друга, как две капли воды. Они приблизились к бледному, увядшему старцу и откинули назад свои длинные волосы. Хельга склонилась к деду, и в ту же минуту щёки его окрасились румянцем, глаза заблистали, жизнь вернулась в окоченевшее тело. Старец встал помолодевшим, здоровым, бодрым! Дочь и внучка взяли его за руки, точно для утреннего приветствия после длинного тяжёлого сна.
Что за радость воцарилась во дворце! В гнезде аистов тоже радовались — главным образом, впрочем, хорошему корму и обилию лягушек. Учёные впопыхах записывали историю обеих принцесс и целебного цветка, принёсшего с собою счастье и радость всей стране и всему царствующему дому, аисты же рассказывали её своим птенцам, но, конечно, по-своему, и не прежде, чем все наелись досыта, — не то у них нашлось бы иное занятие!
— Теперь и тебе перепадёт кое-что! — шепнула аистиха мужу. — Уж не без того!
— А что мне нужно? — сказал аист. — И что я такое сделал? Ничего!
— Ты сделал побольше других! Без тебя и наших птенцов принцессам вовек не видать бы Египта и не исцелить старика. Конечно, тебе перепадёт за это! Тебя, наверно, удостоят степени доктора, и наши следующие птенцы уже родятся в этом звании, их птенцы — тоже и так далее! По мне, ты и теперь ни дать ни взять — египетский доктор!
А учёные и мудрецы продолжали развивать основную мысль, проходившую, как они говорили, красною нитью через всё событие, и толковали её на разные лады. «Любовь — родоначальница жизни» — это была основная мысль, а истолковывали её так: «Египетская принцесса, как солнечный луч, проникла во владения болотного царя, и от их встречи произошёл цветок…»
— Я не сумею как следует передать их речей! — сказал подслушивавший эти разговоры аист, когда ему пришлось пересказать их в гнезде. — Они говорили так длинно и так мудрёно, что их сейчас же наградили чинами и подарками; даже лейб-повар получил орден — должно быть, за суп!
— А ты что получил? — спросила аистиха. — Не следовало бы им забывать самое главное лицо, а самое главное лицо — это ты! Учёные-то только языком трепали! Но дойдёт ещё очередь и до тебя!
Позднею ночью, когда весь дворец, все его счастливые обитатели спали сладким сном, не спала во всём доме лишь одна живая душа. Это был не аист — он хоть и стоял возле гнезда на одной ноге, но спал на страже, — не спала Хельга. Она вышла на террасу и смотрела на чистое, ясное небо, усеянное большими блестящими звёздами, казавшимися ей куда больше и ярче тех, что она привыкла видеть на севере. Но это были те же самые звёзды!
И Хельге вспомнились кроткие глаза жены викинга и слёзы, пролитые ею над своею дочкой-жабой, которая теперь любовалась великолепным звёздным небом на берегу Нила, вдыхая чудный весенний воздух. Она думала о том, как умела любить эта язычница, какими нежными заботами окружала она жалкое создание, скрывавшее в себе под человеческою оболочкой звериную натуру, а в звериной — внушавшее такое отвращение, что противно было на него и взглянуть, не то что дотронуться! Хельга смотрела на сияющие звёзды и вспомнила блеск, исходивший от чела убитого христианина, когда они летели вместе над лесом и болотом. В ушах её снова раздавались те звуки и слова, которые она слышала от него тогда, когда сидела позади него на лошади: он говорил ей о великом источнике любви, высшей любви, обнимающей все поколения людские!..
Когда-то страусы славились красотой; крылья их были велики и сильны. Однажды вечером другие могучие лесные птицы сказали страусу: «Брат, завтра, бог даст, полетим к реке напиться!» И страус ответил: «Захочу и полечу!» На заре птицы полетели. Всё выше и выше взвивались они, всё ближе и ближе к солнцу, Божьему оку. Страус летел один, впереди всех, горделиво, стремясь к самому источнику света и полагаясь лишь на свои силы, а не на подателя их; он говорил не «Бог даст», а «захочу», и вот ангел возмездия сдёрнул с раскалённого солнечного диска тонкую пелену — в ту же минуту крылья страуса опалило, как огнём, и он, бессильный, уничтоженный, упал на землю. Никогда больше он и весь его род не могли подняться с земли! Испугавшись чего-нибудь, они мечутся как угорелые, описывая всё один и тот же узкий круг, и служат нам, людям, живым напоминанием и предостережением.
Хельга задумчиво опустила голову, посмотрела на страусов, мечущихся не то от ужаса, не то от глупой радости при виде своей собственной тени на белой, освещённой луной, стене, и душою её овладело серьёзное настроение. Да, ей выпала на долю богатая счастьем жизнь, что же ждёт её впереди? Ещё высшее счастье — «даст Бог!»
Ранней весною, перед отлётом аистов на север, Хельга взяла к себе золотое кольцо, начертила на нём своё имя и подозвала к себе своего знакомого аиста. Когда тот приблизился, Хельга надела ему кольцо на шею, прося отнести его жене викинга, — кольцо скажет ей, что приёмная дочь её жива, счастлива и помнит о ней.
«Тяжёленько это будет нести! — подумал аист. — Но золото и честь не выбросишь на дорогу! «Аист приносит счастье», — скажут там на севере!..»
— Ты несёшь золото, а не яйца! — сказала аистиха. — Но ты-то принесёшь его только раз, а я несу яйца каждый год! Благодарности же не дождётся ни один из нас! Вот что обидно!
— Довольно и собственного сознания, жёнушка! — сказал аист.
— Ну, его не повесишь себе на шею! — ответила аистиха. — Оно тебе ни корму, ни попутного ветра не даст!
И они улетели.
Маленький соловей, распевавший в тамариндовой роще, тоже собирался улететь на север; в былые времена Хельга часто слышала его возле Дикого болота. И она дала поручение и соловью: с тех пор, как она полетала в лебедином оперении, она могла объясняться на птичьем языке и часто раз говаривала и с аистами и с ласточками, которые понимали её. Соловей тоже понял её: она просила его поселиться на Ютландском полуострове в буковом лесу, где возвышался курган из древесных ветвей и камней, и уговорить других певчих птичек ухаживать за могилой и, не умолкая, петь над нею свои песни. Соловей полетел стрелой, полетело стрелой и время!
Осенью орёл, сидевший на вершине пирамиды, увидел приближавшийся богатый караван; двигались нагружённые сокровищами верблюды, гарцевали на горячих арабских конях разодетые и вооружённые всадники. Серебристо-белые кони с красными раздувающимися ноздрями и густыми гривами, ниспадавшими до тонких стройных ног, горячились и фыркали. Знатные гости, в числе которых был и один аравийский принц, молодой и прекрасный, каким и подобает быть принцу, въехали во двор могучего владыки, хозяина аистов, гнездо которых стояло теперь пустым. Аисты находились ещё на севере, но скоро должны были вернуться.
Они вернулись в тот самый день, когда во дворце царила шумная радость, кипело веселье — праздновали свадьбу. Невестой была разодетая в шёлк, сиявшая драгоценными украшениями Хельга; женихом — молодой аравийский принц. Они сидели рядом за свадебным столом, между матерью и дедом.
Но Хельга не смотрела на смуглое мужественное лицо жениха, обрамлённое чёрною курчавою бородой, не смотрела и в его огненные чёрные глаза, не отрывавшиеся от её лица. Она устремила взор на усеянный светлыми звёздами небесный свод.
Вдруг в воздухе послышались шум и хлопанье крыльев — вернулись аисты. Старые знакомые Хельги были тут же, и как ни устали они оба с пути, как ни нуждались в отдыхе, сейчас же спустились на перила террасы, зная, что за праздник идёт во дворце. Знали они также — эта весть долетела до них, едва они приблизились к границам страны, — что Хельга велела нарисовать их изображение на стене дворца: аисты были ведь тесно связаны с историей её собственной жизни.
— Очень мило! — сказал аист.
— Очень и очень мило! — объявила аистиха. — Меньшего уж нельзя было и ожидать!
Увидав аистов, Хельга встала и вышла к ним на террасу погладить их по спине. Старый аист наклонил голову, а молодые смотрели из гнезда и чувствовали себя польщёнными.