Ассирийские танки у врат Мемфиса - Ахманов Михаил Сергеевич. Страница 43

Глава 12

Цезария

Серые каменные стены, серые башни, рвы глубиной в три человеческих роста, опускные решетки, перекрывающие врата, редуты с пушечными батареями и всюду золотые орлы – на зубчатых стенах, на знаменах, над воротами и бойницами… Солдаты в круглых касках, большей частью нумидийцы и ливийцы, но с выправкой легионеров – шагают стройными рядами, тянут носок до колена, и перед каждой центурией – орел на древке… Посередине крепости квадратный плац, называемый преторием, с юга – дом прокуратора, на севере, ближе к римским родным палестинам – святилище Юпитера, с двух других сторон – казармы и жилища воинских чинов…

Это Цезария. Все строго и сурово, все вылизано до блеска, надраено и начищено. Римляне – люди особой формации: обстоятельные, приверженные великим идеям и собственному образу жизни. Еще очень деловые – у таких пиастр меж пальцев не проскочит. Тем более господство над миром – или хотя бы над его западной половиной.

Пестрые улицы, что тянутся от крепостных стен, многоэтажные дома, дворцы и виллы богачей, кабаки и харчевни, лупанары, где сириянки пляшут голыми, где можно купить любую женщину – из Палестины, из Та-Кем, из Вавилона или Греции, даже кушитку, коль придет такая блажь… Гавань, полная судов, склады, лавки и таверны, вино и пиво, жареная рыба, мясо на вертеле, звон чаш, стук кружек… Торговцы, потаскухи, разносчики, менялы, смуглые хищные мореходы, то ли контрабандисты, то ли пираты…

Это тоже Цезария, другая ее часть. Она окружает цитадель широким полукольцом; город, выросший у крепости, и главный человек здесь солдат. Разумеется, солдат с деньгами – кому нужен воин, прокутивший жалованье? Римляне терпят эту вторую Цезарию, ибо они, как я сказал, люди деловые. А деловой человек не станет нарушать круговорот серебра: из сундуков прокуратора – в солдатские карманы, из карманов – в руки кабатчиков и шлюх, а от них, в виде непременной дани, снова в казенный сундук. Но не все, не все; кто заботится о благе государства, тот и себя не забывает. Иначе какой же он деловой?

Цезария… Мы шли сюда от Темеху пять дней, прокладывая путь среди песков, россыпей щебня и невысоких утесов. Могли бы добраться быстрее, но на день задержались в Хенкете – раненым был нужен отдых. Теперь мы здесь. Не скалы и пески окружают нас, а крепостные стены и дома.

Я – в триклинии прокуратора Юлия Нерона Брута. С нами мой давний знакомец Марк Лициний, трибун, начальник гарнизона, и еще один римлянин – его длинное имя я не запомнил. Крысс или Красс Вольпурний чего-то там… Он не из военных, он казначей у Юлия Нерона. Как и положено казначею, руки у него повернуты к себе, тело тощее, а рожа кислая. Глядя на него, я думаю: вот человек, на которого плюнул Амон. Может, не плюнул, а помочился?.. И не Амон, а шакал Анубис?..

Мы возлежим у длинного стола с блюдами, кубками и вместительной амфорой фалернского. Такой обычай у римлян – возлежать во время еды, чтобы выпитое и съеденное не проваливалось в желудок, а двигалось туда неторопливо и с достоинством. На угощение прокуратор не поскупился: тут и редкая птица индейка, исходящая паром, и миланские колбасы, и окорок из Неаполя, и страусиная печенка, и сицилийский медовый пирог в пять пальцев толщиной. Кроме вина пьем мы соки из апельсинов и яблок – что, по мнению римлян, способствует пищеварению.

– За твой благополучный исход! – Юлий Нерон поднимает кубок. – За то, что ты прошел Восточную пустыню, прошел Западную, и очутился там, где нужно – в Цезарии! Живым, хвала Юпитеру!

Мы закончили с едой, теперь пьем и беседуем. Говорим на латыни, которой я владею достаточно сносно. Я уже поведал сотрапезникам о своих обстоятельствах, о сидении в каменоломне, внезапном бегстве, переправе через Хапи, скитаниях в песках пустыни и битвах с ассирами. Словом, о всех передрягах и бедах, из коих я вышел живым. Так что тост прокуратора вполне уместен.

– Тебя и всех твоих людей осудили и лишили чести, – говорит трибун Марк Лициний.

Я мотаю головой.

– Осудили – да! Но чести нельзя лишить.

Марк Лициний немного смущен.

– Не прими за обиду, Хенеб-ка. Я подразумевал… ээ… юридический аспект данной процедуры. Она ведь регулирует связь между тобой и вашим владыкой. Не так ли?

Римляне – большие законники. Их хлебом не корми, а дай порассуждать о jus utendi et abutendi, jus puniendi, jus occupationis и даже jus primae noctis. [54] Я не столь поднаторел в юриспруденции, и мысль Марка Лициния мне непонятна.

– Регулирут связь? Что ты имеешь в виду?

– То, что ты был связан присягой фараону. Но тебя и других изгнали из армии, лишили чести, а это аннулирует все обязательства перед Египтом и его правительством. Ты, Хенеб-ка, свободный человек, и твои люди тоже. Вы имеете право присягнуть на верность цезарю.

Прокуратор благожелательно кивает, и даже на кислой морде казначея изображается одобрение.

– Присягнуть можно, – говорю я. – Но какова цена вопроса?

– Прежняя, и она тебе известна, мой драгоценный Хенеб-ка, – отвечает Юлий Нерон. – Ты получаешь римское гражданство и звание легата. Тысяча двести денариев в год.

Воинские чины у римлян не совпадают с нашими: центурион выше теп-меджета, но ниже знаменосца, зато трибун повыше, ибо начальствует над когортой в четыре сотни бойцов. Легат же куда значительнее чезу, хоть еще не генерал. Легат – командир легиона, в котором десять когорт и вспомогательные службы. [55] Амон видит, мне оказали почет! Не говоря уж о денариях – если пересчитать на пиастры, будет втрое больше жалованья чезу. Наш фараон Джо-Джо велик и справедлив, но не очень щедр.

Хорошие условия, но я решаю поторговаться. Хотя бы потому, что тех, кто не торгуется, римляне не уважают.

– Прежде я был один, а теперь со мной девяносто пять бойцов. – Столько нас осталось после сражения при Ифорасе. – Я их сюда привел, и – клянусь Маат! – это было нелегко! Люди отборные, ветераны-менфит, все испытаны в боях. Рукой махнут, будет улица, отмахнутся – переулочек!

Казначей, переглянувшись с прокуратором, сообщает:

– За каждого получишь двадцать денариев.

– Это смешно, почтенный Крысс!

– Красс, – поправляет он. – С твоего разрешения, Красс Домициан Вольпурний. Двадцать пять, отважный чезу.

– Маловато. Карфаген заплатит больше.

При упоминании Карфагена их физиономии вытягиваются. Юлий Нерон нервно чешет в затылке и говорит:

– Карфаген – это империя зла. Тридцать пять!

– Пятьдесят! Вот мое последнее слово. Клянусь мумией родителя!

– Но, дорогой Хенеб-ка…

– Пятьдесят!

Марк Лициний отворачивается, пряча усмешку. Он на моей стороне. Солдатское братство нерушимо… Кроме того, он рассчитывает попасть в мой легион и выбраться из Цезарии, ибо честолюбивому воину искать тут нечего. Кстати, должность старшего трибуна и моего заместителя еще вакантна.

Прокуратор вздыхает.

– Ладно, пятьдесят за голову. Это четырехлетнее содержание легата… Надеюсь, ты доволен?

– Еще нет. Что получат мои люди?

Юлий Нерон перечисляет условия контракта – неплохие, но обычные для римских наемников. Знаменосцы становятся трибунами, теп-меджет – центурионами, а рядовые – легионерами-триариями, [56] с учетом выслуги в войсках Та-Кем. Все с жалованьем, положенным каждому чину: легионер – двести денариев в год, центурион – четыреста, трибун – семьсот. [57]

Слушаю дальше.

Цена за потерю руки, ноги, пальца, глаза… десять лет службы – римское гражданство… через двадцать по выбору – выходное пособие или регулярный пенсион… право поселиться в Риме или в любом краю державы… в случае гибели – компенсация родичам…

Хорошие условия, но я опять торгуюсь, поминая Карфаген, где дадут еще больше. Дадут или нет, о том даже Амону не ведомо, но на прокуратора это действует. Он, как шепнул мне Марк Лициний, из рода патрициев, ненавистников пунов, [58] из тех римлян, что бились еще с Ганнибалом, и какой-то его предок, выступая в сенате, каждую речь заканчивал словами: «Ceterum censeo Carthaginem esse delendam». [59] Зная об этом, я требую каждому воину полугодовой оклад – прямо сейчас и без последующего вычета. Людям нужно отдохнуть, а отдых в Цезарии недешев; еда, вино, женщины, приличная одежда – все стоит денег.