Крысолов - Ахманов Михаил Сергеевич. Страница 26
– Кукурузой в наших краях занимаются исключительно по четвергам. А что касается медведей, то они у нас перевелись, теперь завозим крокодилов из Алабамы. На всех, говорят, не хватит, так что в свободное время я столярничаю. Кии строгаю.
– Кии? – Лоб зулуса пошел морщинами, потом он резко двинул рукой. – Это которые для бильярда? Шары гонять? И что же, выгодное дельце?
– Не жалуюсь, – откликнулся я, допил вино, вытащил свою карточку с золотым обрезом и заказал нам по двойному «Джеку Даниэлсу». Но тут подгреб шкаф Боря, и пришлось взять третий стакан, чтоб не обидеть земляка.
Он так спешил, что даже запыхался. Капельки пота повисли на кустистых бровях, грудь в вырезе майки влажно блестела, но в остальном они с зулусом являлись симметричными фигурами, будто черная и белая шахматные ладьи. Оба – широкоплечие, тяжеловесные, напоминавшие киборгов из голливудских лент, с массивным прочным костяком, к которому там и тут было привинчено нечто бугристое, покрытое для маскировки кожей.
– Это Дик, – сказал я, поворачиваясь к Борису. – Дик Бартон из Таскалусы, штат Алабама. Агент, только не ЦРУ, а из «Фортуны Индепенденс». Страхует алкоголиков – на тот случай, если вдруг возьмут и сыграют в ящик. А это, – тут пришлось перейти на английский, – это мой земляк Боб. Но я не в курсе, чем он промышляет… Боб! Очнись! Где ты трудишься, задумчивый мой?
Боря, впавший в каталепсию при словах «агент» и «ЦРУ», слегка расслабился, пошевелил бровями а-ля Леонид Ильич и пробурчал:
– Мы по коммерческой части. Фруктой торгуем. Яблочки там, груши-бананы и прочая капуста.
Я перевел. Боб и Дик поглядели друг на друга без особой приязни, однако чокнулись, как подобает джентльменам, и выпили за знакомство. Потом в огромной лапе Бартона, будто по волшебству, возник пакетик жвачки, украшенный желтой полосой. Он угостил нас, а после Боб и Дик принялись обмениваться при моем посредстве маловразумительными репликами. Боб, например, любопытствовал, выдает ли «Фортуна» полисы на коммерческие риски, а Дик отвечал, что нет, не выдает, поскольку дело это пахнет керосином, особенно во фруктовом бизнесе. Купил ты, скажем, партию груш, а они погнили – и кто виноват? Поди докопайся! Может, товар был с гнильцой, а может, ты сам его сгноил, чтоб на страховке приподняться… Может, вяло соглашался Боря: на чем же еще приподниматься, как не на страховке? Это сам бог велел. Самое богоугодное мероприятие – нафакать страховую компанию! «Нас не нафакаешь, – отвечал Дик, – в нашей конторе одни орлы, которые мух не ловят». – «Знаем, чего вы ловите», – бурчал Боб.
Они болтали о том о сем, но я ощущал, что наблюдаю некий спектакль, корриду, где бык принюхивается к матадору, а матадор – к быку. Но это сравнение было скорее всего неверным; не бык и матадор кружились на арене, а два здоровенных крысюка, клацавших челюстями, искавших, где бы куснуть, куда бы вцепиться, откуда выдрать клок и как бы добраться до печени или до селезенки. Я уже почти не сомневался, что Ричард Бартон, страховой агент, питает к моей персоне не бескорыстный интерес, и оставалось лишь произвести его опознание и точную классификацию. Наверняка не команда альфа, значит, из гаммиков либо бетян… Смотря по тому, за кого он играет – на стороне мормоныша или ублюдков, которые так невзлюбили Сергея. Мормоныш казался мне предпочтительней (все-таки Таскалуса ближе к Юте, чем к Санкт-Петербургу), однако не исключалось, что бета и гамма-единый и неделимый объект, а всякие звонки («Ты, козел? Слушай и не щелкай клювом!») – инсинуация и обман. Это не исключалось, но я, подумав, решил оставить все как есть. С одной стороны, Оккам предупредил: не умножайте сущностей сверх необходимого; с другой – всякая мобильная система в трехмерном пространстве должна иметь три степени свободы. Пусть будет так! Альфа, бета, гамма-три Декартовы координаты моего расследования.
Часы над головою Санчеса пробили одиннадцать, разговор увял, рот мой все чаще сводило зевотой, а в животе «Джек Даниэлс» сражался с текилой и сухим вином. Наконец я предложил:
– По «колпачку» на ночь, и на покой?
– «Колпачками» здесь не пьют, – возразил Боря, кивнул бармену и широко развел ладони. – Три сомбреро, компаньеро! Три стаканевича, и чтобы в каждом – по двести грамм! Понял, рыло усатое?
Санчес понял и налил, сколько просили.
Одолев последнюю порцию, я направился к лифту. Боря-Боб тащился за мной, как Люцифер за грешником, зыркая туда-сюда из-под насупленных бровей и позванивая ключами в кармане. Не знаю, может, у него там не только ключи лежали, может, он – как мой знакомец Мартьянов – не расставался с табельным оружием ни наяву, ни во сне, как и положено бойцам незримого фронта и нынешним российским коммерсантам. Не знаю… Но звенело у него в кармане здорово.
Мы забрались в лифт, ткнули в нужную кнопку (Боря тоже поселился на восьмом этаже) и начали плавно подниматься. Мой собутыльник шевельнул бровями, нахмурился, вытащил руку из кармана и произнес:
– Не нравится мне этот негритос из Капибары… И бармен тоже не нравится… Последний стакан не долил, жучила!
– Слишком ты привередливый, дружок, – откликнулся я. – Одно из двух: или негр тебе не нравится, или бармен. А оба сразу – это уже перебор.
– Не в очко играем, – строго заметил Борис, опустил левую бровь, приподнял правую и распорядился: – Завтра пойдем на пляж. И негритосика с собой возьмем. Возьмем и выясним, чего этот фраер из Потрахомы к нам привязался.
– Мудрая мысль, – подтвердил я. – А как выясним, камнем по кумполу, и концы в воду. Море-то рядом.
Боря-Боб усмехнулся, и вдруг мне почудилось, что маска простоватого рубахи-парня сползает с его физиономии. Он был абсолютно трезв, будто не нюхал спиртного: губы кривились, густые брови сошлись у переносицы, а в прищуренных серых глазах мелькало что-то насмешливое, ироничное, будто он в точности знал, кто из нас двоих олигофрен и веник. Кто подследственный, а кто – следак.
– Ну, зачем же в море, кровожадный мой… Есть ведь еще и бассейн. Он ближе.
Слова эти были пророческими, но мог ли я узреть кровавый карбункул истины среди стекляшек, вращавшихся в калейдоскопе судеб?.. Правильно, не мог. И лишь ухмыльнулся в ответ на ухмылку Бориса.