Принц вечности - Ахманов Михаил Сергеевич. Страница 4

Грохнул еще один выстрел, взвихрился водяной столб, и метатели с плеском рухнули за борт – островитяне, видно, поняли, что шутить с ними не собираются. Их тидам уже знал, с кем имеет дело, так как его зрительная труба нацелилась прямиком на среднюю мачту «Хасса», на знак с алым соколом; он, разумеется, пересчитал и белые перья в уборе Великого Сахема, и число людей на борту, и количество громовых метателей. А пересчитав, начал, как человек трезвого ума, прикидывать убытки либо готовиться к трудной дороге в Чак Мооль. Как ведомо всем, люди достойные уходят в Великую Пустоту тропою из радужных лучей, а грешникам предстоит брести по раскаленным углям и пробираться зловонными болотами, где стерегут их кайманы, гигантские змеи и прочие чудища. И лишь Коатль, владыка мертвых, ведает, кому отмерен какой путь! Дженнак полагал, что торгующих людьми бог заставит помучиться преизрядно.

Высокий борт «Хасса» навис над палубой кейтабского корабля, затем раздался протяжный скрежет трущегося по обшивке балансира. Воины зацепили парусник крючьями, перебросили сходни; теперь оба судна, поимщик и пойманный, раскачивались в такт на невысоких морских волнах. Лица кейтабцев, крепивших сходни на своей стороне, были угрюмы – в их экипажах все мореходы являлись торговыми партнерами, и всяк понимал, что грядущая сделка прибылей не сулит.

Кивнув телохранителям, Дженнак неторопливо спустился вниз, легко прошел по сходням и спрыгнул на палубу йамейнца. Островитяне послушно расступились перед ним, освобождая путь; грозные орудия «Хасса» были нацелены на кейтабцев, а двузубые копья и арбалеты в в руках солдат являлись столь же веским аргументом. Ирасса, Хрирд и Уртшига шагали за своим владыкой, не притрагиваясь к оружию, но бросая по сторонам грозные взгляды. Они были на локоть выше любого из кейтабцев и шествовали среди них, будто три драчливых гуся, попавших в утиную стаю.

Кормчий островитян поджидал Дженнака в позе покорности – голова склонена, руки разведены в стороны, колени полусогнуты. Но был он, как выяснилось, не один: за спиной его стояли два атлийца в богатых одеждах, и они, не в пример провинившемуся мореходу, не собирались просить о снисхождении. Старшему из них было лет сорок пять, и выглядел он вождем – похоже, не из последних, так как волосы его, связанные на затылке в тяжелый пучок, украшали пять серых пушистых перьев. Младший показался Дженнаку ровесником Ирассы; нефритовый топорик за его поясом свидетельствовал, что он носит чин накома. Разумеется, и вождь, и военачальник не были людьми светлой крови, но от широкоскулых лупоглазых кейтабцев отличались как ястреб от совы. Жилистые, крючконосые, с тонкими губами и непроницаемым взглядом узких глаз, они как будто не испытывали почтения к светлорожденному, уподобляясь в том варварам с Перешейка и разбойничьим кланам из северных лесов. Но дикарями их считать не стоило; их Очаг был воистину Великим, а сами атлийцы, народ угрюмый, воинственный и надменный, отличались редкой предприимчивостью и были извечными соперниками Одиссара. Правда, океанских судов они пока что не строили, а предпочитали нанимать островитян, знающих путь через Бескрайние Воды.

– Пощады, светлорожденный! – предводитель кейтабцев склонился, стукнувшись о палубу лбом. – Мое имя О'Тига, тидам с Йамейна… Пощады! Во имя Шестерых!

Упоминание Шестерых Кино Раа было общепринятым приветствием, и ответ – разумеется, дружелюбный – гласил: да пребудет с тобой их милость. Существовали, однако, варианты, и Дженнак выбрал тот, который больше подходил к случаю:

– Да свершится их воля!

Сие означало, что прощения и милости не будет, – и, догадавшись об этом, О'Тига опять стукнулся лбом о твердые доски, атлийцы же мрачно переглянулись. Дженнак повелительно кивнул старшему, и тот нехотя пробормотал по-кейтабски:

– Ax-Кутум, вождь и носитель опахала владыки Ах-Ширата… Кажется, мой светлый господин, Уделы наши сейчас не воюют?

Не глядя на него – как и на второго атлийца, не пожелавшего представиться, – Дженнак обратился к О'Тиге:

– Что ты делаешь в этих водах, тидам? Йамейн – жаркий остров, а здесь прохладно… слишком прохладно для кейтабцев, привыкших к теплым морям!

– Но эти моря не запретны, – шепнул О'Тига, сложив ладони перед грудью и принимая позу почтения. Кажется, он был обучен киншу и хорошо владел языком жестов, знаков и поз, распространенным во всех землях Эйпонны.

– Моря не запретны, – согласился Дженнак, – запретен товар, который везет твое судно. Может, покажешь его? Может, я ошибаюсь и в трюме твоем камни с норелгских гор да лед с их вершин? Если так, я выплачу тридцать тысяч серебряных чейни, одиссарских либо атлийских, каких пожелаешь! Или атлийские у тебя уже есть?

Монеты обоих Уделов были одинакового достоинства, формы и веса, но одиссарская – сплошная, атлийская же – с дырочкой посередине. Кормчий, несомненно, намек на атлийские чейни понял и потемнел, как випата, залегшая в черной болотной грязи. Старший из атлийцев раскрыл было рот, но Дженнак скользнул по нему строгим взглядом, и тот не решился заговорить.

– Ну, так посмотрим, что у тебя в трюме? Открывай!

О'Тига нехотя пошевелил рукой, и мореходы, угрюмо поглядывая то на грозного сахема с его телохранителями, то на щетинившийся копьями борт «Хасса», принялись стаскивать деревянные щиты с крышки люка. Как на всех кейтабских кораблях, она находилась между мачтами, и вниз свисали канаты да веревочные лестницы. Обычно это пространство под палубой делилось на две части: в одной обитали моряки, в другой, за переборками, хранились запасы, бурдюки с водой и полезный груз. Но на этом корабле все обстояло иначе.

Когда Дженнак, сопровождаемый О'Тигой и обоими атлийцами, приблизился к темной дыре люка, ноздри его затрепетали. Из трюма тянуло зловонием; запах пропотевшей одежды, немытых тел и нечистот разлился над палубой, словно незримый туман, дыхание смрадного болота среди непроходимой чащи, где обитают лишь змеи, жабы да кайманы. Болота тут, разумеется, не было, а вот кайманы имелись – и глядели они на Дженнака внизу вверх сотнями ненавидящих мутно-серых глаз. Светлые взлохмаченные лохмы, мускулистые тела, заросшие шерстью, тяжелые квадратные челюсти, оскаленные в угрозе зубы… Норелги! Разумеется, крепкие молодые мужчины от восемнадцати до, тридцати; самый ходовой товар в Коатле, будущая гвардия владыки Ах-Ширата, Простершего Руку над Храмом Вещих Камней…

Взирая на них сквозь широкую прорезь люка, Дженнак подумал, что вот перед ним рабы, невольники, продавшие самих себя и вовсе не жаждущие освобождения. Их не взяли в бою и не родили их матери-рабыни, но каждый из этих дикарей готов был променять свободу и неприветливую свою землю на горсть серебряных монет и право воевать и грабить – не здесь, в нищей Риканне, где многим не разживешься, а за Бескрайними Водами, в Срединных Землях, в сказочной Стране Заката… Они были воинами, необузданными и дикими, но палки атлийских десятников делали из них солдат – превосходных солдат, пусть не столь искусных, как одиссарцы или сеннамиты, но отличавшихся силой быка и жестокостью ягуара.

Нет, они совсем не стремились к освобождению! Они готовы были ждать, готовы были претерпеть мучительную дорогу в тесном и грязном корабельном трюме, готовы были пить затхлую воду и есть провонявший рыбой пекан… Зато потом, потом!.. Вместо каменистого и бесплодного полуострова, лежавшего между морем Чати и вечными льдами, их ожидали цветущие майясские города, крохотные беззащитные княжества Перешейка, богатства Арсоланы и Рениги, фруктовые рощи и поля одиссарских переселенцев, обосновавшихся на правом берегу Отца Вод… Все это было куда привлекательней снежных гор и ледяных равнин Земли Дракона!

Наглядевшись на человеческую стаю, в молчании скалившую клыки, Дженнак повел бровью, приказывая закрыть зловонное отверстие, и повернулся к тидаму:

– Лучше бы ты возил в Коатль лошадей, О'Тига. В Ибере есть отличные скакуны… да и у меня в Бритайе не хуже…

Кейтабец потупился: