Страж фараона - Ахманов Михаил Сергеевич. Страница 17

– Она не боится, господин! Она говорит, что ты добрый! И еще говорит, что там, на площади, посмотрела разок на Икеду и разок на Каримбу. Если у нее и правда дурной глаз, оба к вечеру издохнут, как те быки. Вот так девчонка, клянусь Амоном! К такой и приблизиться страшно!

Однако он скалился и поглядывал на дочь Хо с явным интересом.

– А ты не приближайся, – сказал Семен, – и рук блудливых не тяни. Обломаю!

– Как можно, господин… Всякий знает, что свое, а что – хозяйское…

У реки, на крутом обрыве, что нависал над кораблем, их поджидали Инени и Сенмут. Хмурое лицо брата прояснилось, едва он заметил возвращавшихся, и теплое чувство, непривычное Семену, вдруг родилось в груди, заставив сердце биться чаще. Он не привык, чтобы о нем беспокоились – никто и не тревожился, уже много-много лет.

Инени жестом благодарности вскинул руки.

– Хвала Амону, вы вернулись! И даже с добычей! Знатной добычей! – Улыбнувшись, он осмотрел дочь Хо с ног до головы. – Это и есть та самая женщина, которая взглядом валит быков? О, мать Исида! Сколь велика глупость людская! Она ведь совсем ребенок!

Девочка, с любопытством глядя на жреца и Сенмута, прижалась к Семену. Он был порядком выше их, и она, несомненно, считала его главным вождем в этой компании.

– Ты приобрел хорошую служанку, брат, – вымолвил Сенмут. – Даже сейчас цена ей два дебена серебром, но я своих людей не продаю, да и ты, думаю, тоже. Пусть растет и верно служит… Девушки этого племени крепче и сильнее женщин роме. – Он повернулся к Инени: – Будь свидетелем, учитель! Мы, мой брат ваятель Сенмен и я, Сенмут, носящий звание Уста Владыки, принимаем эту девушку в свой дом.

Жрец погладил бритый череп.

– Почему «эту девушку»? Разве у нее нет имени? Согласно закону, должны быть поименованы обе стороны.

– Имени у нее и в самом деле нет, – сказал Семен. – Это не годится! Даже собака и кошка имеют имена.

– Не годится, – согласился брат. – Может быть, ты, наш мудрый учитель, назовешь ее и сделаешь ее ка [7] известным божествам Та-Кем? Дай ей красивое имя, ибо она приятна собой, и ей подойдут имена Неферт или Мерит.

Мечтательная улыбка вдруг скользнула по губам Инени, лицо его приняло отрешено-задумчивое выражение, будто жрец, остановив миг жизни, всматривался в минувшее, перебирал ушедшие годы и вспоминал о чем-то сказочном, волшебном и приятном. Рука его поднялась, коснулась темных локонов девочки, глаза блестнули.

– Когда я был молод… так же молод, как Пуэмра… я видел девушку, дочь правителя сепа Аменти… Она возлежала в носилках, и восемь слуг пронесли ее от дворца хаке-хесепа до речной пристани… Не знаю, что приключилось с этой девушкой в последующие годы; может быть, она умерла или лишилась своей красоты, родив многочисленное потомство, а может, по-прежнему прекрасна, хоть ей немало лет… Но я ее помню! Помню, как ее звали! И хочется мне думать, что красоте ее сопутствовали доброта и ум. – Погладив головку девочки, Инени возвысил голос: – Властью, данной мне Амоном, нарекаю тебя То-Мери! И пусть это имя будет с тобой при жизни и после смерти, в долине Хапи и в полях Иалу!

– Да будет так, – сказал Сенмут. – Девушка То-Мери вошла в наш дом.

Торжественно, будто переступая порог этого невидимого дома, они шагнули вперед и начали спускаться по откосу – туда, где их поджидал корабль.

Глава 4

Друг

Корабль плыл вниз по течению вдоль второго нильского порога, что протянулся на десятки километров. Здесь стояли крепости – Бухен, Икен, Саррас, Аскут, Шалфак, Уронарти и, наконец, в самом узком месте – Хех и Кумма, по обе стороны реки. Строили их с таким расчетом, чтобы из одного укрепления видеть другое, а то и два-три; днем, как объяснил Сенмут, подавали сигналы горном и барабаном, а ночью не только звуками, но и огнями. Эти египетские форты не походили на рыцарский замок, средневековую цитадель или оборонительное сооружение римлян. В более поздние эпохи, в Европе и Азии, любая крепость была пространством, окруженным стенами с вратами и башнями; снаружи прокладывали ров, внутри строились казармы и конюшни, склады и дворец правителя – либо что-то поскромней, для начальствующего над гарнизоном коменданта.

Но крепости Та-Кем были другими. Каждая – цельный монолит в десять-пятнадцать метров высотой, искусственный холм с отвесными каменными стенами и выступающими мощными контрфорсами; площадка на вершине обнесена барьером, не мешавшим лучникам стрелять, и такой же барьер, прочный, но невысокий, окружал основание монолита, прерываясь лишь у пристани. Сложенная из огромных известняковых глыб, она была украшена парой обелисков с бронзовыми навершиями; блеск полированного металла был виден издали, и Семен подумал, что эти бесполезные на первый взгляд столбы на самом деле являются маяками. Один или два контрфорса обычно надстраивались и превращались в наблюдательные башни; казармы и склады прятались в теле крепости, а наверху сооружалось лишь самое необходимое – дом коменданта и навесы для дротиков, камней и стрел. Забраться на площадку можно было по узкой и крутой лестнице, которая простреливалась с двух сторон – обычно с выступающих вперед контрфорсов.

Эти цитадели, соединенные дорогами, с судами и лодками для быстрой переброски войск, со сложной сигнальной системой, являлись оборонительным рубежом Та-Кем, который строился и укреплялся веками. Сейчас в них стоял корпус Сохмет, двенадцать тысяч отборных воинов под командой Инхапи, Спутника Великого Дома. По словам Сенмута, этот почетный титул пожаловал ему сам Яхмос, прапрадед нынешнего владыки, за преданность, храбрость и героизм в битвах к гиксосами. Но теперь Инхапи был стар, о подвигах его забылось, он доживал свой век в далекой Кумме и подчинялся хранителю Южных Врат.

Сенмут не удостоил его визитом, однако Инени, что-то начертав на пергаменте, вручил письмо коменданту Сарраса и повелел отправить с гонцом почтенному Инхапи. В Саррасе они провели ночь (Уста Владыки и его брат со служанкой То-Мери и почтенным жрецом – в жилище коменданта, а остальные – в казарме) и отправились в путь с первыми солнечными лучами. Пятеро воинов, уцелевших после схватки с кушитами, остались в крепости, и теперь путников сопровождал новый эскорт, два десятка солдат и гребцов, не утомленных опасным странствием на дальнем юге. Семен заметил, что Инени о чем-то долго толковал с оставшимися воинами, видно убеждая их, что брат царского зодчего явился не с тростниковых полей Иалу, а из какой-нибудь грязной и нищей деревушки разбойников-нехеси. Служивые падали ниц и лобызали с почтением руку жреца – похоже, клялись, что ничего не видели, не слышали и знают об этом деле ровно столько, сколько цапли из ближайшего болота. Семен, однако, им не верил и, глядя на эту сцену, бормотал сквозь зубы: «Продадут, шельмецы!» Он, в отличие от Инени, служил, а значит, помнил о главном солдатском развлечении – почесать язык насчет начальства. В этом смысле воины Та-Кем вряд ли отличались от бойцов-десантников.

Но уговоры жреца – а может, приключение в Шабахи и девочка, которую привел Семен, – кое-что переменили. Пуэмра больше не трясся в ужасе при его виде, не округлял глаза и не ронял подносов с пищей, Техенна и Ако не кланялись ниже положенного, а старый Мерира, совсем расхрабрившись, поведал Семену пару историй, напоминавших анекдоты. В одном шла речь о горшечнике и его жене, соблазнительной, как сладкий финик; дескать, вернулся горшечник домой, поужинал и улегся спать под бок супруге, да тут за циновкой что-то зашуршало. Горшечник просунул руку, нащупал чью-то лохматую башку и сказал: «Клянусь пеленами Осириса! Это ты, мой верный пес?» И пес ему ответил: «Конечно, это я, хозяин!» Другая история была про скупого ливийца, который приучал козу не есть; день не кормил, два, три, и коза уж совсем привыкла, да на четвертый померла.