Страж фараона - Ахманов Михаил Сергеевич. Страница 39

– Не понимаю, о каком выборе ты толкуешь, – сказал изрядно захмелевший Кенамун, начальник рудников. – У нас нет выбора, ибо вершит его Великий Дом – жизнь, здоровье, сила! Он может возвысить нас или низвергнуть, послать на север или юг… Мы не выбираем, Пианхи, мы делаем то, что нам велят.

– Он прав, – заметил Джхути, художник и приятель Сенмута. – Мы – муравьи под стопой владыки, и слушаем его призыв.

– Лукавите! Лукавите, мои бесценные! – Пианхи погрозил им полуобглоданной газельей ляжкой. – А кто у нас теперь владыка? Чей призыв должны мы слушать? – Он слелал паузу, гулко отхлебнул из чаши и закончил: – К тому же вы говорите о внешней стороне служения, а я – о внутренней, о выборе, который делает душа, ибо у нее всегда есть предпочтения. Тайные, но есть!

– Особенно в те дни, когда труба над Великим Домом пониже, и дым – пожиже, – добавил Семен, подмигивая брату, рядом с которым сидел Пуэмра. Как самый младший из гостей, он в разговор не вмешивался, зато посматривал на арфисток и ел с отменным аппетитом, не забывая следить за мудрыми речами старших.

– А? Ты о какой трубе? – Пианхи уставился на Семена, потом, сообразив, выдавил ухмылку и почесал объемистое чрево. – Да, дым не слишком густ, клянусь Исидой всемогущей! И потому мы можем выбирать. Кто за достойного Софру, кто за отважного льва Хоремджета или за великую царицу… и даже за молодого пер’о.

– Сирийский ублюдок! – скрипнул зубами Кенамун, что, однако, не помешало речам Пианхи.

– Человек не обеднеет, если станет говорить учтиво, – произнес он. – Умм! Кажется, эта газель питалась медом и ароматным лотосом! Так вот, о нашем друге и хозяине… Он выбрал служение лучшей из женщин, которую я уподоблю Хатор, но есть и другие любимцы богов… умм… любимцы Гора, Амона или Монта… они спорят, тянутся к священному урею, и кто из них победит? Кто? – Лязгнув зубами, Пианхи содрал остаток мяса с кости. – Но кто бы ни победил, пусть наш хозяин не пожалеет о содеянном. У сына виноградаря рот полон винограда, сын пекаря ест мягкие лепешки… Пусть будет так и с ним!

Чем правим, то имеем, перевел Семен пословицу, прикидывая, что достанется ему. Что он получит, какой виноград, какую лепешку? Мирную жизнь в прекрасной стране? Годы, полные трудов? Друзей, учеников и толпы дам и кавалеров, увековеченных его руками? Почет, достаток, крепкий сон, обильную еду? Газель – на первое, гусь – на второе, ну, а на третье – арфистка… Пожалуй, раньше этих благ ему хватило бы, но все течет, все изменяется в подлунном мире!.. Он представил губы Меруити и, будто ощутив их сладость, глубоко вздохнул.

– Значит, говоришь, у нас есть выбор? – дернул плечом Кенамун, расплескивая вино из чаши. – Кто за Софру, кто за гиену Хоремджета, кто за царицу либо сирийскую вошь… А сам ты за кого?

– Я, мой друг, главный писец колесничих и получаю долю от всего, что жалуется людям Хоремджета. Я жрец Львиноголовой [24], и мне положена доля из приношений в храм, от благодетеля нашего Софры. Я управитель имений пер’о – жизнь, здоровье, сила! – откуда к царскому столу идут хлеба и овощи, и в них я тоже получаю долю. Царица повелела мне возглавить ловчих – тех, кто охотится на длинногих птиц [25] и добывает перья в Западной пустыне, – и даровала поле, сад и коз, чтобы кормить моих людей… Словом, я тот бык, который пьет из всех ручьев, что попадаются по дороге, не пропуская ни одного.

Сенмут улыбнулся, Джахи захохотал, а Кенамун неодобрительно фыркнул.

– Пьющему из всех ручьев надо знать, какие у них берега, – сказал Семен. – Крутые или пологие, зыбкие или с надежной почвой… Иначе можно поскользнуться.

Одарив его благосклонным взглядом, Пианхи повернулся к Сенмуту.

– Твой брат – мудрец, ибо видит скрытое за светом дня и мраком ночи. Конечно, я знаю эти берега! Знаю и тропинки к ним, те маленькие слабости, какие есть у властных и великих… Наш молодой пер’о – жизнь, здоровье, сила! – не привередлив в пище и украшениям предпочитает оружие, особенно изогнутые сирийские клинки из твердой бронзы или из железа. Нашей великой царице по сердцу, когда одаривают ее дочерей – яркими перьями, цветами или игрушками, чем-то таким, что приносит радость. Хоремджету нравятся лесть и песни о подвигах, которые он совершил в странах Хару и Джахи, а также у Перевернутых Вод. Хуфтор, чезу колесничих, любит выпить. Ну, а Софра… – Пианхи посмотрел на обглоданную кость в своем кулаке, – мудрый Софра считает себя искусным охотником и дважды в месяц отправляется в Западную пустыню с ливийскими проводниками. Клянусь Маат, он в самом деле хороший охотник! Я ел у него жаркое из газели, почти такое же вкусное, как это! – Он потряс костью.

– Ну, а Рихмер, хранитель врат Амона? Говорят, что он – тень Софры… Он тоже любит охотиться? – спросил Семен, неторопливо потягивая вино.

– Любит, только на людей, – ухмыльнулся Пианхи, не замечая, что при имени Рихмера лица у пирующих поскучнели.

– Ты и к нему протоптал тропинку?

– Зачем? Рихмер не делит дары и приношения. Но если бы мне захотелось… – Пианхи бросил кость и потянулся к жареному гусю. – Есть у Рихмера имение за Южным Оном, а в нем – наложницы, три или четыре, но лишь одной щедротами Хатор даровано дитя. Я слышал, девочка… Она для Рихмера – услада сердца, и если бы я топтал к нему тропинку, то подарил бы опахало из птичьих перьев – такое, какое делают лишь для царицы, нашей госпожи.

– Сделай побольше таких опахал и пусть их хранят в твоей гробнице, – посоветовал Семен.

– Для чего? – Оторвавшись от гуся, Пианхи вытер стекающий по подбородку сок.

– Подаришь их судьям Осириса, чтобы пропустили тебя в поля Иалу. Жарковато у них в канцелярии, так что опахала пригодятся.

– Не богохульствуй! Эти судьи неподкупны! – выкрикнул Кенамун.

– Мне лучше знать, – сказал Семен, чувствуя, как в голове шумит хмельной напиток из Абуджу.

Может быть, он произнес бы еще какие-то неосторожные речи, но брат коснулся его запястья и поднял чашу:

– Выпьем за девушку, прекрасную, как цветок лотоса! – Сенмут повернулся к Пуэмре: – За Аснат, твою сестру! Пусть скорей войдет хозяйкой в этот дом!

Они выпили, и Сенмут кивнул арфисткам. Тихая мелодия поплыла над садом, а Джхути, чей голос мог соперничать с томными звуками арф, запел:

О, как я люблю тебя!

Любовная песнь звучала в ушах Семена, когда через четыре дня он шагнул на увитую зеленью террасу Дома Радости. Меруити ждала его, сидя в кресле из черного дерева и слоновьих бивней; две девочки играли у ее ног. Старшей, Нефру-ра, было лет семь, младшей, Мерит-ра – не больше пяти. Семен знал, что одна из этих девчушек станет супругой Джехутимесу, великой царицей Тутмоса III, и родит ему сына. Другая, кажется, умрет – но которая из двух? Этого он не мог припомнить [26].

– Я пришел, великая царица, и принес вот это…

Раскрыв сумку, от стал выгружать игрушки – деревянных лошадок и осликов, быка с изогнутыми лирой рогами, барана и овцу, гривастого льва и длинноногого гепарда, толстого смешного бегемота, раскрашенные фигурки охотников и пастухов. Глазки у меньшей из девочек округлились, старшая, Нефру-ра, восторженно завизжала, а губы Меруити расцвели улыбкой.