Французский сезон Катеньки Арсаньевой - Арсаньев Александр. Страница 2

Однако вернемся к делам давно минувших дней, преданьям старины глубокой, когда Лотухино еще было украшением земли российской, а Катенька, совершившая это маленькое чудо, вернулась в городской дом с чувством глубокого удовлетворения.

…Но не буду далее распространяться на эту тему. Меня и без того считают англоманкой, да и не об этом теперь речь.

События, которыми я с вами собираюсь поделиться, произошли уже в самом конце лета, когда я, наконец, вернулась в свой городской дом и мысленно готовилась к месяцам вынужденного безделья после столь плодотворно проведенного лета.

Городская жизнь для женщины моего круга и тогда и по сию пору чаще всего представляет собой бесконечный поиск развлечений в череде бессмысленных дней. Поскольку небольшое и хорошо налаженное городское хозяйство практически не требует к себе внимания, тем более, что у меня всегда была толковая прислуга. Прелести светской жизни меня мало привлекали, гостей по этой причине в моем доме почти не бывало. Да и сама я не злоупотребляла бессмысленными визитами с их непременными разговорами ни о чем и обменом сплетнями.

Поэтому единственной моей радостью оставались книги, фортепьяно и карандаш, если не считать ежедневных прогулок, в карете или верхом, без которых я не представляю себе жизни и по сей день.

Но не подумайте, что я жила совершенной затворницей. У меня было несколько хороших друзей того и другого пола. Многие знакомые моего покойного мужа остались со мной в добрых отношениях на долгие годы, не говоря уже о моей лучшей подруге Шурочке, которая появлялась у меня почти ежедневно.

Один из ее утренних визитов и послужил началом всей этой истории…

Она ворвалась в мою гостиную, как фурия, раскрасневшаяся и с огромной дыней в руках. Не потому, что была разгневана, а лишь потому, что ее необузданный темперамент искал выхода и не всегда находил его в тихом и небогатом событиями Саратове.

Поэтому любое мало-мальски забавное или необычное для Саратова явление могло вызвать в ней настоящий взрыв эмоций. А дыни она любила больше всего на свете, и в конце лета питалась исключительно этими сочными ароматными дарами природы.

В то утро ей удалось приобрести на базаре настоящее чудо. Размерами с конское ведро, с растрескавшейся мелкими квадратиками упругой кожицей, дыня тут же наполнила мою гостиную экзотическими бухарскими ароматами.

В другой день Шурочка тут же потребовала бы огромный кавказский кинжал, чтобы без промедления нарезать дыню огромными истекающими соком ломтями и погрузиться по уши в ее прохладную плоть. Но в этот раз она швырнула дыню на стол и так и не вспомнила о самом ее существовании до самого ухода.

– Катюша, ты не представляешь, что мне сейчас рассказали, – выкрикнула она, рухнув в свое любимое кресло без сил, но тут же вновь вскочила и подбежала к окну.

– Судя по тому, как ты выглядишь, – улыбнулась я, – это что-то экстраординарное. К нам едет ревизор?

Шурочка посмотрела на меня, как на сумасшедшую.

– Шути, дорогая, – покачала она головой. – Вряд ли тебе захочется веселиться, когда ты узнаешь, что произошло.

– Я не узнаю об этом до тех пор, пока не услышу. Поэтому если не хочешь моих неуместных шуток, то либо угости меня дыней, либо расскажи, что тебя так взволновало. И что ты там высматриваешь в окне, за тобой кто-нибудь гонится?

– Да нет, мне наверное показалось… – отмахнулась она своей розовой ручкой, словно он наваждения, и после секундного колебания отошла от окна.

– Когда кажется – креститься надо, – не удержалась я. – А, кстати, что тебе привиделось?

Шурочка покраснела, но, зная, что я от нее не отстану, призналась:

– Мне показалось, что мимо твоего дома прошел Дюма.

Я не выдержала и расхохоталась.

Шурочка, после того, как мы с ней прочитали «Графа Монте-Кристо», целый год считала эту книгу настольной, перечитала ее раза четыре, знала почти наизусть и без конца цитировала, восхищаясь языком и глубиной мысли автора.

– А я, между прочим, дорогая моя, предупреждала, что он тебя скоро не только во сне, но и наяву преследовать будет.

Дело в том, что Шурочке из газет стало известно, что Дюма все это лето путешествовал по России. И она не раз высказывала мне свою заветную мечту. Мечта была наивная и трогательная – чтобы, проплывая мимо Саратова, Дюма пожелал выйти на берег и хотя бы пройтись по улицам Саратова.

Саратов довольно живописен с Волги, и такое вполне могло произойти (да и произошло на самом деле, как выяснилось позднее, хотя и по несколько иной причине). Но я нещадно подтрунивала над Шурочкой по этому поводу. Она не обижалась, или обижалась самую чуточку, но скоро отходила и принималась развивать свою голубую мечту:

– Представляешь, идем мы с тобой куда-нибудь, а навстречу – он… – Она закатывала глаза и с выражением блаженства на лице смешно морщила носик. – Даже не знаю, что бы я в этом случае сделала.

– Разумеется, упала бы в обморок, а господин Дюма как истинный француз отнес бы тебя на своих могучих руках до дому, – добавляла я масла в огонь, и на носу у Шурочки от волнения выступали капельки пота.

– Если бы я была в этом уверена, я бы грохнулась на землю в любую погоду, – не желая замечать моей иронии, мечтательно произнесла она.

– А господин Дюма, тронутый таким простодушием, влюбился бы и предложил тебе руку и сердце. И уже следующий роман вышел бы с примерно таким посвящением: «Моей нежной супруге Александре с любовью».

– Но тогда мне пришлось бы уехать из Саратова, а как же я буду там без тебя? Поедешь со мной?

Чтобы прервать этот поток чересчур разыгравшейся фантазии, я меняла тактику:

– А ты не боишься, что я первая упаду в обморок и таким образом отобью у тебя твоего знаменитого француза? – голосом роковой женщины тогда спрашивала я, и Шурочка набрасывалась на меня с хохотом и кулаками.

Так мы развлекались иной раз, поэтому ее сегодняшнее заявление ничуть меня не удивило. Она бредила наяву, а при этом немудрено узнать черты предмета обожания в любом прохожем. Тем более, что фигурой знаменитого писателя на улицах Саратова никого не удивишь. Это он во Франции богатырь, а у нас вполне мог бы затеряться в толпе подгулявших купцов.

– Это настолько потрясло тебя, что ты забыла о дыне? – удивилась я. – Никогда в жизни в это не поверю. Тем более, что это не дыня, а настоящий шедевр.

Шурочка никак не отреагировали на мои слова, поэтому я поняла, что с ней действительно произошло что-то экстраординарное, сделала серьезное лицо и спросила:

– Так что ты узнала? Что-то неприятное?

– Не то слово, – покачала она головой, и на глаза ей навернулись слезы. – Ты помнишь Костю Лобанова?

Перед моим внутренним взором предстал худенький мальчик со светлыми мягкими волосами и огромными голубыми глазами.

– Конечно помню… – ответила я.

Я действительно помнила этого юношу, вернее того юношу, которым был господин Лобанов лет десять тому назад. Этот романтический молодой человек, будучи сиротой, приезжал тогда из Царскосельского лицея к своим родственникам в Саратов на каникулы и в течение целой зимы занимал сердце тогда еще совершенно юной моей подруги, то есть, можно сказать, был ее первой любовью. Во всяком случае, одной из первых. Уже к весне эта любовь вместе со снегом растаяла, но Шурочка всегда вспоминала о ней с особой нежностью.

– С ним что-нибудь случилось?

– Случилось, – всхлипнула Шурочка. – Его убили.

Эти слова были настолько неуместны по отношению к тому видению, что возникло в моей душе, что я вздрогнула.

– Убили? – переспросила я.

– Никто ничего толком пока не знает, – снова всхлипнула Шурочка. – Но его нашли в собственном доме без каких-либо признаков жизни. Я сама узнала об этом несколько минут назад, и до сих пор не могу поверить… Костя… Кто угодно, только не он…

Надо сказать, что и я была потрясена этим известием не меньше Шурочки. Костя, вернее Константин Сергеевич, в которого превратился этот бывший лицеист, до последнего времени вызывал у меня самые добрые чувства, и в тайне я мечтала видеть его Шурочкиным мужем. Он возмужал и окреп, но глаза его по-прежнему светились добротой, и непослушные кудри все так же торчали в разные стороны… Но моя ветреная подруга и слышать об этом не хотела, влюбляясь в отечественных и зарубежных писателей, композиторов и поэтов.