Похищение - Арсаньев Александр. Страница 29

– Возможно, – кивнул Поздняков, потерев переносицу. – Однако их непричастность все же еще не доказана, ведь каким-то образом злодеям все-таки удалось проникнуть в дом.

– А что, если кто-то из них был им просто знаком, – начала высказывать я свои подозрения. – Что, если это был кто-то, кто был вхож в этот дом? Как вы думаете, Михаил Дмитриевич?

– А что, у вас есть какие-то соображения? – заинтересовался он.

– Возможно. Я вот что думаю…

Однако договорить мне не удалось, поскольку в кабинет вошел, одетый в серый камлотовый сюртук, генерал, а буквально следом за ним появился лакей, сообщивший, что прибыл господин Лопатин.

– Серж? – удивилась я и тут же смутилась под брошенными на меня удивленными взглядами.

– Я не могу сейчас его принять, – проговорил генерал. – Нам нужно ехать и, к тому же, я совершенно не в состоянии вести разговоры о делах.

– Так что доложить? – поинтересовался лакей.

– Ничего, – ответил генерал. – Мы сейчас спустимся, и я извинюсь.

Мы вышли в коридор и стали спускаться по лестнице.

– Скажите, – обратилась я к генералу, – а как Катенька? Вы отправили ее в столицу?

– Да, конечно, – ответил он мне рассеянно. – Еще вчера. Оказалось, что госпожа Игнатьева едет туда же, поэтому за Катюшу я могу не волноваться. Прасковья Александровна любезно согласилась взять мою дочь с гувернанткой с собою.

Мы спустились вниз и при виде Лопатина, ожидающего нас в прихожей, мое сердце радостно затрепетало. Я и не подозревала, что буду так рада его видеть. Он увидел нас и поклонился, сняв цилиндр.

– Bon suar, – сказал Серж. – Я, вижу, прибыл не вовремя, pardon.

– Это мне нужно извиниться, – ответил генерал. – Вы, Сергей Александрович, не сочтите за труд, приезжайте завтра, часам к трем. Если, конечно, у вас какие-то срочные дела.

– Хорошо, – ответил Лопатин. – Мне действительно нужно кое о чем переговорить с вами. Однако это может и подождать.

– Что-нибудь с банком?

– Сущие пустяки, – отмахнулся Лопатин.

– Ну что ж, тогда отложим разговор до завтра, – сказал генерал, и мы стали одеваться.

Я, признаюсь, не могла отвести взгляда от Сержа. Оказывается, я уже успела привязаться к нему и, следовало признаться, хотя бы себе самой, что мне его не хватало. Он перехватил мой взгляд, и я почувствовала, что заливаюсь румянцем. Только не это!

Между тем, на улице уже начинало смеркаться. Снег прекратился, однако мороз усилился, да и ветер не перестал. Мы вышли на освещенное крыльцо, и я обратилась к своим спутникам:

– Господа, дело в том, что я отпустила кучера, поскольку сегодня нам пришлось предпринять дальнюю и утомительную поезду, поэтому прошу вас…

– Позвольте мне, – вмешался Лопатин. – Екатерина Алексеевна, я с радостью провожу вас.

Генерал тихонько хмыкнул, а Поздняков деликатно отвернулся.

– Mersi, monsier, – смущаясь, словно девочка, поблагодарила я Лопатина. – Если вас не затруднит…

– О, нет, конечно! – воскликнул он.

Мы попрощались с Селезневым и Поздняковым, условившись о встрече завтра же, у генерала, а затем сели в лопатинский возок.

Расположившись напротив меня, Серж начал говорить мне о том, что эти два дня показались ему настоящей вечностью.

– Отчего же? – кокетливо спросила я, тут же отругав себя за предательски дрожащие руки и общее волнение. Мне следовало вести себя иначе!

– Оттого, что вас не было рядом, mon ange, – был мне ответ.

Я помолчала.

– Что же ваша сестра, Серж? – решила я перевести разговор в более безопасное русло. – Как ее самочувствие?

– Плохо, – вздохнул он. – Думаю, что теперь она вряд ли оправится, – с нескрываемой печалью проговорил Лопатин.

– Да, потеря ребенка это по-настоящему большое горе, – заметила я, тут же подумав о Нике. – Далеко не многие матери могут оправиться после него…

– Отчего вы так говорите? – поинтересовался он. – В вашем голосе звучит нечто, заставляющее меня подумать, что вам это горе знакомо непонаслышке.

– Нет, слава Богу, я этого не испытала. Просто в последнее время… – я замолчала, не решаясь рассказать ему о происшедшем.

– Что же? – переспросил он.

– Просто в последнее время я слышала еще об одной печальной истории, – отчего-то я не смогла рассказать ему о Нике, хотя мне и хотелось поделиться с ним. Вместо этого я рассказала о судьбе Матрены Филипповны Степкиной.

– Да, действительно печальная история… – сказал он, когда я замолчала. – Боюсь, что мою сестру ожидает такая же участь…

– Не говорите так, – ответила я. – Натали молода, она вполне может оправиться от случившегося с ней несчастья.

– Я не уверен, – проговорил Серж.

Сани остановились, и кучер крикнул, что мы прибыли. Пора было прощаться. Я ужасно устала за этот день, и мне хотелось остаться одной, но в то же время, мне хотелось побыть с Сержем… Как удивительно устроена человеческая природа! Порой в нас поселяются внешне противоречивые желания, которые внутри ничуть друг другу не мешают. Меня всегда поражало это единство противоположностей…

Позволю себе маленькую ремарку, относительно приведенного выше рассуждения на тему диалектики. Дело в том, что, по временам, ma tante склонна философствовать и, смею вас заверить, не всегда эти высказывания скучны и неинтересны. Однако, как я уже говорил, наш век требует динамизма, а толстые романы, действие которых развивается не спеша и объем которых вполне позволяет порассуждать над некоторыми вещами, считаются пережитком прошлого. Именно поэтому мне приходится оставлять эти философские высказывания моей родственницы, так сказать, за бортом, однако иногда я все же позволяю не убирать в тексте несколько фраз, подобно той, что была приведена чуть выше. Но вернемся к жанру…

– Благодарю еще раз, – сказала я Сержу, – за то, что проводили.

– Не стоит, мне всегда приятно оказать вам маленькую услугу, – заметил он. – Когда я могу иметь счастие увидеть вас снова?

– Думаю, что завтра вечером, – ответила я. – До свидания.

– Я буду с нетерпением ждать новой встречи, – сказал он и взял мою руку, чтобы поцеловать.

Я вышла из саней и направилась к своему дому. На улице заметно стемнело, а мне предстояло пройти через небольшую аллею, которая обычно бывает освещена несколькими фонарями. Однако на этот раз они почему-то не горели.