Продолжение путешествия - Арсаньев Александр. Страница 28

Но Петр Анатольевич не дал мне времени прийти в себя и сообщил новые подробности своей поездки, способные доконать самого невозмутимого человека: почти с первых же сделанных им по Саратову шагов он убедился, что его появление в городе не прошло незамеченным. Поскольку все его передвижения с самого начала сопровождались неким неприметным господином, проще говоря, – за ним следили.

– Честно говоря, я не сразу этому поверил, – нервно хохотнул Петр, – но какие бы кренделя я не выделывал по Саратову, этот господин неизменно следовал за мной. И только то, что он не рискнул вслед за мной отправиться в Худобку (там, как известно, чужих не любят, тем более, таких навязчивых и любопытных), на короткое время избавило меня от его навязчивого присутствия. Но едва я покинул пределы этого забытого Богом предместья, как снова его заприметил.

Таким образом я убедился, что мой спутник никоим образом не относится к преступному миру, а скорее – наоборот. То есть я впервые в жизни почувствовал на собственной шкуре, каково это – находиться под неусыпным надзором полиции. И это мне совершенно не понравилось. И продолжает не нравиться до сих пор. Поскольку это означает, что мы с вами, Катенька, имеем в лице этой уважаемой мною государственной службы весьма серьезно настроенных оппонентов.

И только деятельное соучастие одного из моих знакомых, – при этих словах Петр Анатольевич потупил взгляд и напомнил мне великомученика с иконы, – позволило мне, изменив внешность, покинуть город неузнанным, то есть избавиться от хвоста. Хотя это и заставило вас с уважаемой Ксенией Георгиевной пережить несколько неприятных минут, за что еще раз приношу свои искренние и глубочайшие извинения.

Теперь мне стал понятным его давешний нелепый маскарад, и я готова была извиниться за свои суровые взгляды и недавнее свое не слишком ласковое к нему отношение, но он уже явно в этом не нуждался, поскольку прекрасно понимал, что сообщенные им факты с лихвой искупили то потрясение, которое мы с Ксенией Георгиевной пережили сегодня вечером, и всем своим видом теперь это демонстрировал, блаженно улыбаясь и глядя на нас ласковым и одновременно наглым взглядом. Ксения Георгиевна, видимо, вполне разделяла мое мнение, поскольку глядела на него уже без прежней настороженности и почти ласково.

Одним словом, за нашим столом воцарилась любовь и взаимное умиление, и это несмотря на то, что обстоятельства наши были далеки от идиллических.

После того, как Петр ответил на все наши вопросы, и в его путевых заметках не осталось для нас с Ксенией Георгиевной ни одного белого пятна, наступила довольно продолжительная пауза, в течение которой три автономно существующих человека осуществляли независимо друг от друга параллельную мыслительную деятельность, благодаря чему эта пауза не показалась нам ни излишне долгой, ни сколько-нибудь тягостной. Каждый из нас был слишком увлечен собственными размышлениями, и любое обсуждение в этот момент лишь нарушило бы его богатую внутреннюю жизнь. И потому было излишним.

Именно для таких мгновений существует в народе весьма точное обозначение: «Тихий ангел пролетел». И применительно к данному моменту эти красивые слова показались мне не просто фразой.

Нарушил это благолепие вновь Петр Анатольевич. Оказалось, что у него в запасе имеется еще одна новость, и он вручил нам ее, что называется на сладкое:

– Да, чуть было не забыл, – тихо и вкрадчиво, дабы не нарушить атмосферы, сказал он, – постоялый двор, на котором все произошло (он деликатно избегал всякого упоминания о гибели Александра) – сгорел.

– Когда? – спросила я.

– В самый день вашего ареста, не правда ли – удивительное совпадение?

Таким образом еще одна, на этот раз последняя новость прозвучала в этот вечер, вернее, ночь, потому что в момент ее произнесения за окном прокричали первые петухи, а на нашем столе с треском и брызгами агонизировали, предчувствуя скорый рассвет, очередные свечи.

– Пора ложиться спать, – подытожила Ксения Георгиевна общее ощущение и была совершенно права, поскольку в любой компании, даже самой замечательной, наступает момент, когда нужно отдохнуть друг от друга. И просто-напросто выспаться. И мы охотно подчинились ее мудрому распоряжению.

Я отправилась к себе в комнату и, несмотря на обилие новостей, заснула крепким здоровым сном, а когда проснулась – за окном уже вовсю светило солнце, лаяли собаки и пели птицы. Новый день приветствовал меня традиционными, знакомыми с детства деревенскими звуками.

Нужно было привыкать к новой реальности, в которую своими ночными рассказами перенес нас Петр Анатольевич. По-другому не скажешь. Во всяком случае, именно так воспринимала произошедшую метаморфозу я. Это был совершенно новый, непознанный мною мир, освоить который мне было необходимо, если я хотела продолжать в нем относительно благополучное существование. Что уже после первого с ним соприкосновения представлялось мне далеко не простым делом.

Как ни странно, было еще очень рано, хотя по моим ощущениям – я спала целую вечность. И очень удивилась, узнав от прислуги, что и Ксения Георгиевна и молодой барин еще «почивать изволят». А когда, наконец, и они выбрались из объятий Морфея, я уже успела передумать столько всякого разного, что самое время было отдохнуть. Что я и сделала, заговорив на совершенно посторонние, не имеющие никакого отношения к нашим ночным пересудам темы, чем явно обескуражила своих друзей. Им казалось, что ни о чем другом я думать уже не в состоянии.

Поэтому мои шутки и смех они воспринимали почти болезненно, и время от времени я ловила на себе их подозрительные либо сочувствующие взгляды, что меня чрезвычайно забавило.

А веселость моя объяснялась чрезвычайно просто: долгое время находясь в совершенном недоумении по поводу всего происходящего, я наконец-то начала кое-что понимать. И хотя ничего радостного в этом понимании для меня не было, я все-таки предпочитала его тому нагромождению абсурда и нелепиц, в котором пребывала слишком долго.

До окончательной ясности было еще далеко, но впереди замелькало нечто, что внушало надежду. Не на торжество справедливости (об этом еще рано было и мечтать), но хотя бы на какую-то определенность. До сегодняшнего дня я блуждала в трех соснах моих ублюдочных версий, рискуя заблудиться в них окончательно, а теперь у меня появилась путеводная звезда. Или нить. Впрочем, не в названии дело. Все мои версии уже не казались мне взаимоисключающими. Меня уже не покидало ощущение, что еще немного – и они сольются воедино, дополняя и объясняя друг друга; и когда это произойдет – можно будет всерьез говорить о том, что я на верном пути. Я это чувствовала всем сердцем. А предчувствие истины – так же как и предчувствие счастья – составляют едва ли не самые дивные мгновенья нашей земной жизни.

Что-то я ударилась в «высокий штиль», хотя совершенно не собиралась этого делать. Но настроение мое в то утро действительно было приподнятым, меня так и подмывало совершить что-то исключительное и героическое, и я с трудом удерживала себя в рамках приличий, чтобы окончательно не перепугать своих друзей.

Поэтому после короткого завтрака предпочла удалиться к себе в спальню, сославшись на плохое самочувствие. Это лишь подтвердило опасения моих соратников, и они не стали меня удерживать.

Но настоящей и главной причиной этого поступка было чувство, что какая-то чрезвычайно важная мысль вот-вот должна появиться на свет. Уже несколько раз она робко пыталась сформулироваться в словах, но всякий раз отступала в нерешительности, словно убоявшись самой себя. И дабы это эфемерное создание не передумало явить мне свой лик и не покинуло меня окончательно, требовались уединение и покой.

И едва я осталась одна, как почувствовала ее легкие шаги. Хорошая идея сродни привидению, она так же не терпит многолюдья и суеты. Чтобы подбодрить ее, я замерла в радостном ожидании и несколько мгновений спустя гостеприимно впустила ее в свое сознание.

А еще через четверть часа – схватила перо и, опасаясь утерять хоть частицу открывшихся мне знаний, постаралась записать ее слово в слово. И вот, что у меня получилось: