Тайны архива графини А. - Арсаньев Александр. Страница 11

Не успела я разобраться в истинных причинах смерти своего мужа, как еще одна смерть постучалась в дверь моего бытия. Не менее загадочная и еще более зловещая.

И если в первом случае я только предполагала наличие злого умысла, то здесь преступление было налицо – кровавое и беспощадное. И жертвой его стал близкий друг Александра. Чем больше я размышляла об этом, тем с большей очевидностью понимала, что две эти смерти вполне могут быть звеньями одной цепи, то есть реализацией одного и того же преступного замысла.

Дорогу после вчерашнего ливня развезло, и требовалось все мастерство моего возницы, чтобы не застрять в очередной дорожной колдобине. Судя по его междометиям, время от времени доносившихся до меня, это удавалось ему не без труда. Что же говорить о лошадях, которым после троекратного пробега от Саратова до Синицына и небольшого и явно недостаточного отдыха вновь приходилось месить грязь на дорогах.

Через пару часов они были в мыле, и я сочла за лучшее переждать хотя бы несколько часов в первом удобном для этого месте.

Прекрасно ориентировавшийся в этих местах Степан предложил остановиться в Елшанке, небольшой деревеньке при дороге, до которой, по его словам, оставалось несколько минут пути.

Аппетитные ароматы из дорожных баулов уже давно дразнили мое воображение. И я охотно согласилась на его предложение. Как ни старался Степан, но карету трясло так, что попытка перекусить на ходу могла закончиться трагически. А с утра я так торопилась покинуть Синицыно, что выехала оттуда, не позавтракав, и от голода у меня уже начинала кружиться голова.

Елшанка оказалась довольно живописной и опрятной деревенькой на краю леса. Она показалась мне зажиточной и сытой, особенно после Синицина. Господский дом с колоннами на склоне холма был виден издалека, и, недолго думая, я велела Степану направить лошадей к его высокому крыльцу.

Не успели мы подъехать, как из дома выскочили несколько дворовых и стали помогать мне выбираться из кареты. По их приветливым улыбкам у меня создалось ощущение, что они меня не за ту приняли, и я заранее готовилась к выражению разочарования на лицах хозяев и не совсем приятному объяснению.

Но я ошиблась. Навстречу мне уже спешила старая барыня, совершенно мне не знакомая, но с распростертыми для объятий руками и такой же, как и у слуг, радушной улыбкой на губах.

Она приказала позаботиться о моих лошадях, и пара ловких рук сразу же подхватила их под уздцы и повела в сторону конюшен.

– Вашего человека тоже покормят, – ласково произнесла она в ответ на мой удивленный взгляд. – Милости прошу в гостиную. Не угодно ли умыться с дороги?

Это было очень кстати, и я с удовольствием приняла ее предложение, мучительно пытаясь вспомнить, не приходится ли мне владелица Елшанки какой-нибудь дальней родственницей.

Умывшись и приведя себя в порядок, я прошла в гостиную, изысканно обставленную и светлую, и сразу же попала за стол.

Гостеприимная хозяйка, отложив вязанье, указала мне на место рядом с собой и с явным нетерпением произнесла:

– Давайте познакомимся, меня зовут Ксенией Георгиевной.

Мысленно перекрестившись, я успокоилась и представилась. Стало понятно, что с тем же радушием в этом доме приняли бы любого гостя, тем более что, как выяснилось немного позже, не было человека, с которым моя гостеприимная хозяйка не была бы знакома или хотя бы не знала о нем понаслышке.

Узнав мою фамилию, гостеприимная хозяйка очень обрадовалась и сообщила, что была знакома с многими моими родными, в том числе и с покойными родителями. Через некоторое время я поняла, что ей и обо мне известно почти все, в том числе и о моем раннем вдовстве.

– Давно хотела на вас посмотреть, – подкладывая мне в тарелку куски поаппетитнее, говорила она, и слова ее звучали совершенно искренне. – Я сама рано осталась без мужа, и мы прекрасно поймем друг друга.

И мы стали разговаривать так, будто были знакомы всю жизнь, хотя в те годы я еще не так легко сходилась с людьми…

Тут я позволил себе небольшую купюру, потому что автор со свойственной ее веку обстоятельностью пересказывает практически всю эту милую, но не имеющую никакого отношения к сюжету романа беседу. В ее времена люди еще могли себе позволить роскошь неторопливого многостраничного повествования и столь же неторопливого чтения толстых романов. Хотя уже Пушкин иронизировал по этому поводу: «Роман классический, старинный, отменно длинный, длинный, длинный…» Мы – к счастью или несчастью – лишены такой возможности, поэтому я и в дальнейшем постараюсь избавить читателя от второстепенных, с моей точки зрения, подробностей, страниц, а то и целых глав. Да простит меня мадам Арсаньева.

…Когда я узнала, что Ксения Георгиевна потеряла не только мужа, но и сына, погибшего совсем молодым, разговор сам собой перешел на тему смерти, и я поделилась пережитым вчера потрясением. Сообщение о смерти Синицына опечалило ее.

– Мне очень жаль его, – вздохнула она. – У меня было предчувствие, что с ним произойдет что-то подобное.

– Почему? – удивилась я.

– Да у них вся семья непутевая. Грех говорить такое о покойном, но…

К тому времени я расправилась с несколькими переменами блюд, и мы встали из-за стола, чтобы выпить кофе уже за маленьким столиком у дивана. Вот там-то Ксения Георгиевна и продолжила свой рассказ.

– …Но, увы, Поль действительно был порядочным сорви-головой…

Я не поверила своим ушам. В моем представлении более деликатного и воспитанного человека трудно было себе вообразить. И я не стала скрывать своего недоумения.

В ответ на лице хозяйки появилась лукавая, насмешливая улыбка.

– Значит, вы не очень хорошо знали Поля.

Она, как и все старые люди, предпочитала заменять русские имена французскими, на худой конец – английскими. Меня она, разумеется, называла Кэтти, хотя я терпеть не могу этой кошачьей клички.

– Точнее сказать, вы не знали его в юности. А мне эта беспокойная личность известна с пеленок и уверяю вас, Кэт, более беспокойного ребенка не было по всей округе. Елизавета, его матушка, упокой Господь ее душу, сколько слез она пролила по поводу своего «Пашечки». И отец его драл немилосердно, но с того – как с гуся вода. Утрет носишко, сверкнет своими глазищами, а к вечеру – глядишь, опять выкинет что-нибудь несусветное.

– Все мальчики шалят в этом возрасте, – улыбнулась я.

– Но, к счастью, у большинства это заканчивается в детстве.

– Видит Бог, я достаточно хорошо знала Павла Семеновича, и никак не могу назвать его шалуном.

– В последнее время он угомонился, – великодушно согласилась Ксения Георгиевна, – но в студенческие годы…

И симпатичная старушка закатила глаза к небу.

– Может быть, и не стоило бы сейчас тревожить его душу, но я так редко имею возможность поболтать со свежим человеком… – улыбка Ксении Георгиевны снова стала лукавой.

К тому времени красивая чистенькая девочка-прислуга разлила по чашкам кофе и, поклонившись, вышла из комнаты.

И словоохотливая старушка за чашкой кофе поведала мне несколько любопытных подробностей из жизни юного Паши Синицына. Судя по этим рассказам, в те годы он действительно имел совершенно необузданный нрав и доставил своим родителям немало тревожных минут.

Вынужденная проводить свои дни в относительном уединении, Ксения Георгиевна нашла способ избежать изнуряющей скуки деревенской жизни. Она добровольно взяла на себя обязанности архивариуса и летописца губернии. Говорю об этом без всякой иронии, поскольку в ее старческой головке хранились сведения об огромном количестве самых разных людей, их имена, основные события жизни, рождение детей, свадьбы, похороны и бесконечное количество прелюбопытных подробностей. В молодости она отличалась редкой общительностью, но последние годы практически не покидала своего дома и каким образом попадали к ней эти сведения – одному Богу известно, скорее всего, она черпала их от своих случайных гостей, заменявших ей газеты и книги.