Дамочка с фантазией - Арсеньева Елена. Страница 11

Раньше выражение «доля секунды» было для меня не более чем фигурой речи. Теперь я поняла, что они существуют физически, эти самые доли. Их в секунде как минимум пять. В первую долю я, словно повинуясь команде, отданной свыше, выключала ночник. Вторую долю секунды я (повинуясь тому же приказу) сдергивала простынку с моего соседа. Третью – падала на свою полку и с головой укрывалась этой простыней. Четвертую – я всем существом внимала почти неслышному шороху медленно приотворяемой двери. Вы когда-нибудь видели, чтобы дверь купе при отворялась, к тому же – медленно, а не отъезжала в сторону рывком – со скрежетом и грохотом? Но техника открывания этой двери выдавала профессионала… Пятую долю секунды я ужасалась до полуобморока, что накрылась тем же полотном, которое только что покрывало труп. По всем народным приметам, тот, кто надел на себя хоть что-то, снятое с покойника, особенно с убитого человека, сам вскоре умрет. Выходит, и мне вот-вот предстоит…

Секунда со всеми своими долями истекла. И время, отпущенное мне на пустые размышления, тоже истекло. Слабый промельк света проник из коридора, и я зажмурилась. Я лежала лицом к стенке, стискивая изо всех сил веки, а по спине у меня словно бы прохаживались ледяные пальцы.

О нет, это сравнение устарело, морально устарело! По моей спине будто водили лезвием ножа или стволом пистолета! Заряженного, готового выстрелить в любую секунду… нет, в любую долю секунды! Ужас, ужас… я всей кожей, всеми мышцами, всей кровью ощущала взгляд – пристальный, придирчивый взгляд человека, который смотрел в крохотную дверную щелку. Это был не случайный соглядатай – отнюдь! Это была проверка – все ли в купе так, как оставалось некоторое время назад, когда он сделал свое дело и ушел. «Это смотрит убийца!» – поразила меня догадка и заставила оледенеть, словно и я уже сделалась тем самым хладным трупом, в который мне пророчили превратиться народные приметы.

И я почувствовала, что больше не выдержу этого взгляда в спину. Сейчас заору – заору истерически, бездумно… И в тот самый миг дверь почти бесшумно закрылась. Но щелчка поворачиваемого фиксатора я не услышала, как ни напрягала слух. Приподнялась на локте, ловя малейшее движение в коридоре. Показалось или в самом деле различила едва слышные удаляющиеся шаги? Наверное, они мне почудились: очень уж грохотал поезд на стыках.

Я села, прижимая руки к груди. И только тут вспомнила, что успела одеться. И если наблюдатель смотрел внимательно, он не мог не заметить исчезновения моих вещей с вешалки. И не мог не догадаться, куда они подевались: ведь из-под простыни торчала моя нога в брючине и носке!

Значит, они – кто? не знаю кто, убийцы! – просекли, что я не сплю, что я все поняла и морочу им голову. Конечно, можно надеяться на лучшее и уповать, что наблюдатель не приметил таких мелочей, как моя отнюдь не голая нога. Но нынешняя ночь как-то враз отучила меня от этого приятного занятия – надеяться на лучшее. Я теперь готова только к худшему.

Они поняли, что их игра раскрыта.

И что? Чего мне теперь ждать? В окне все чаще мелькают огни – мы приближаемся к Владимиру. Вот-вот станция… вот-вот! И как? Мне ждать визита милиции уже во Владимире?

Ждать? А почему я должна кого-то ждать? Бежать. Я должна бежать!

Но куда? Прыгать с поезда на ходу? Даже если бы у меня хватило на это решимости, какой смысл? Мои паспортные данные есть в компьютере в кассе, где я брала билет, меня арестуют сразу, как только я появлюсь у себя дома!

Можно, конечно, там не появляться. Можно залечь на дно… ну и долго я там пролежу, с двумя тысячами рублей в кармане? А где оно, кстати, это самое дно? Я мысленно прочесываю всех своих друзей и знакомых. Их немало, однако тех, кому я могу совершенно довериться в такой безумной ситуации, раз-два и обчелся. Среди них один мужчина – «бесподобный психолог». Но этот вариант спасения отпадает. Мой юный друг (он и в самом деле гораздо моложе меня, но и ему, и мне на это наплевать) сейчас на каком-то международном семинаре молодых психологов аж в Англии… Молодец мальчонка, ничего не скажешь, но надеяться на его помощь я, получается, не могу.

Михаил? Во-первых, он в Москве. Во-вторых, это просто нонсенс – рассчитывать на человека, бросившего меня. Да мне гордыня не позволит его ни о чем попросить! Что поделаешь – любимый грех…

Мужчины, значит, как помощники отпадают. Женщины? Из всех своих знакомых и приятельниц я бы доверилась в такой ситуации разве что Жанне, хозяйке ресторана «Барбарис», но не могу подставить ее. Совладельцы «Барбариса» – какие-то ну шибко крутые ребята, они могут очень серьезно обидеться на Жанну, если она окажется замешана в криминальную историю. Так что похоже, что мне придется надеяться только на себя. В точности как героиням моих романов!

Господи… да уж не напророчила ли я себе судьбину, плетя самые что ни на есть хитроумные интриги, задавая неразгадываемые загадки, ставя неразрешимые задачи и просто-таки принуждая своих героинь выпутываться из жутких ситуаций? Ведь я сама теперь нахожусь точно в таком же положении, когда не знаешь, куда кинуться, у кого помощи просить!

Да, этого я не знаю. Зато знаю одно: чем скорей я перестану сидеть в этом купе сиднем и тратить время на размышления, тем скорей ситуация перестанет быть неразрешимой. Эти люди (нелюди, сказала бы я!), которые затеяли непонятную и странную игру, пока заставляют и меня играть по их правилам. Но мне нужно перестать делать это. Нужно их опередить и навязать им свою игру.

Первой заявить в милицию, вот что! Не ждать, пока ко мне придут, схватят и поволокут на закланье. Поднять шум раньше их. И сразу потребовать, чтобы со всех предметов, которые находятся в моем купе, сняли отпечатки пальцев. Если я не пила, не ела этой пластмассовой вилкой, не бралась за мерзкую бутылку «Клинского» (а ведь не зря, не зря я ненавижу пиво и считаю его врагом народа!), значит, моих отпечатков тут быть не может. Зато там найдутся отпечатки кого-то другого. Конкретно того, кто устроил весь этот кошмар.

Но через мгновение оптимизм, разгоревшийся было в моей душе, гаснет, как фитиль прикрученной газовой горелки: я вспоминаю какой-то романец (на сей раз не мой… а может быть, и я писала что-то в этом же роде?), где бесчувственного человека хватают за руку и оставляют его отпечатки и на орудии убийства, и на каких-то еще сопутствующих предметах. Где гарантия, что они не проделали со мной чего-то подобного, пока я валялась, опоенная клофелином или аналогичной одуряющей гадостью? Нет такой гарантии… И надежды на то, что меня выслушают в милиции внимательно, не поднимут на смех, не отправят немедленно в обезьянник или вовсе в психушку, тоже нет никакой.

«Ну, тогда ложись под бочок к этому трупу и жди, когда за тобой придут!» – говорю я себе с ненавистью. И неизвестно почему вспоминаю одного своего знакомого писателя, ныне, увы, покойного, по имени Владимир Александрович Руссков. Он говорил: «Ты, Алена, главное – пиши. Если напишешь – может, и напечатают. А не напишешь – так уж точно не напечатают!»

Если я начну трепыхаться – может быть, и спасусь. А буду сидеть сиднем – вряд ли!

Я наклоняюсь – голова немедленно начинает кружиться снова, еще не вся ядовитая дурь выветрилась, – и натягиваю сапоги. Вещей у меня нет практически никаких – только небольшая сумка, в которой лежат документы, щетка для волос, кошелек, ручка с блокнотом, косметичка и паспорт. Ну, еще в полиэтиленовом пакете – запасные трусики. Ведь я намеревалась пробыть в Москве всего лишь полдня: получить гонорар и на двухчасовом «Буревестнике» вернуться домой. Вечером была бы уже у себя в квартире, усталая, но довольная, ненадолго разбогатевшая…

Черт, когда ж я теперь получу свой гонорар?! А может, смыться с поезда, добраться до Москвы первой же электричкой, взять деньги в издательстве, а уж потом идти сдаваться?

Нет, глупость. Во-первых, всполошенные моим исчезновением, они могут связаться с милицией моментально, и тогда меня будут ждать на вокзалах как в Москве, так и в Нижнем: Алену Ярушкину, особо опасную преступницу, беглую убийцу. А во-вторых, если я даже доберусь до Москвы беспрепятственно, то не факт, что у меня в милиции потом не изымут мой гонорар. То есть факт, что изымут, так уж положено, но вот вернут ли… не факт!