Гори, венчальная свеча - Арсеньева Елена. Страница 53

Помнится, еще Леонтий рассказывал ей, что больше ста лет назад любимейшая жена османского султана Солеймана Хуррема, имевшая большое влияние на мужа, звалась Роксоланою, то есть русской. Ее похитили татары в городе Рогатине, где отец ее был священником. Да и перекопский хан Сагиб-Гирей был рожден от русской и сам на русской женился. Равно и многие придворные, и даже янычары этих властителей имели в своих жилах капли славянской крови, а также любили видеть в своих гаремах прекрасных роксолан. Впрочем, все гаремницы были одеты и причесаны одинаково, по-татарски: в зеленых и розовых турецких фесках с кистями и позументами, в разноцветных шальварах, полосатых сорочках и узких кафтанах, туго перепоясанных парчовыми кушаками; на ногах папучи – остроносые сафьяновые полусапожки, шитые золотом и серебром. Все эти одежды, пусть очень яркие и нарядные, делали женщин почти одинаковыми, словно горошины из одного стручка.

Здесь оказалась только одна женщина славянского типа, одетая совсем иначе, и всякий взор невольно приковывался к ней. Что-то неуловимо знакомое почудилось в ней Лизе… Но тут же она поняла, что, конечно, ошиблась: эту женщину она не знала.

Она стояла над татарочками, дравшими перо, и придирчиво наблюдала за ними, беспрестанно укоряя то одну, то другую, щедро раздавая упреки, злые шутки, щипки и тычки. Лиза подумала, что это может быть только малороссиянка, причем самого невысокого происхождения, ибо именно они особливо пристрастны к этой нелегкой работе – заготовке пера и пуха для своих мягких постелей.

Черные, с яркой рыжинкою волосы ее были заплетены в две толстых и длинных косы, перевитые жемчужными нитями, а белые плечи, роскошная грудь, пышные бедра и розовый, весь в приманчивых, мягоньких складочках живот лишь слегка прикрывались облаками тончайшей индийской кисеи; и только ее сокровенное пряталось под парчовою перевязью, затянутой таким затейливым узлом, что ясно было: узел сей не более чем хитрая приманка для мужчины, ибо распутывание возбудит его ничуть не меньше, нежели созерцание этого умело обнаженного тела.

Лицо ее было так же красиво: соболиные крутые брови, тени ресниц на бархатистых щеках, ясные карие глаза, маленький вишневый ротик. Ясные карие очи вдруг помрачнели, и пухлая нижняя губка неприязненно оттопырилась.

– Кого это ты привела, Бурунсуз? – спросила резко.

– Сколько раз я говорила тебе, Чечек, не смей так называть меня! – вскричала Гюлизар-ханым. – Не то…

– Не то что? – Настроение сердитой красавицы, услышавшей обиду в голосе черной великанши, мгновенно улучшилось.

«Чечек! – Лиза поморщилась. – Цветок! Красивое имя, да и она красива. Что ж, говорят, и змея красива… только зла! Но что означает «бурунсуз»? Почему так обиделась Гюлизар-ханым?»

– Так что ты намерена сделать, Бурунсуз? – повторила Чечек. – Пожаловаться повелителю? Ах, не смеши меня! – Она делано хохотнула. – Берегись, как бы я ему не пожаловалась. Уж я-то найду, что сказать. Ты меня знаешь!

– Знаю, знаю, – буркнула Гюлизар-ханым, склоняя голову.

– Вот-вот! А то, гляжу, ты стала забывать, кто я такая! Как бы не пожалеть об этом. Ведь тогда и тебе, и твоему братцу… или, правильнее сказать, твоей сестрице?.. – Она даже поперхнулась от смеха. – Тогда вам совсем худо придется. Все, что вас держит на этом свете, – милость господина нашего султана. Ну и мое расположение.

Она разошлась вовсю, с наслаждением наблюдая, как ниже и ниже сгибается тяжелая фигура Гюлизар-ханым.

– А ты небось сама турецкая султанша? – вдруг перебила ее Лиза.

– Ты почти угадала. Да, я султанша. Валиде, султанша Сеид-Гирея, нашего властелина.

– Полюбовница, что ль, если по-русски сказать? – Лиза хмыкнула с таким пренебрежением, как будто сама только вчера не сделалась полюбовницею этого человека.

– Валиде – значит любимая жена, – с неожиданной терпеливостью объяснила Чечек. Видно было, что собственный титул доставлял ей огромное удовольствие и она не упускала возможности его лишний раз произнести.

Может быть, Чечек ожидала, что и Лиза сейчас согнется в поклоне, подобно Гюлизар-ханым, которая, казалось, вот-вот носом ткнется в пол, однако Лиза уже не могла уняться: отвращение и к взбалмошной Чечек, и к сладкой духоте гарема, и к безучастным взорам ленивых красавиц, и к непонятной покорности Гюлизар-ханым сделалось нестерпимым, а пуще того уколола, словно заноза, внезапная ревность.

– Жена? – усмехнулась она. – Да какое там венчание у нехристей? Повертятся, повертятся, да и готово!

Ей было ответом такое громкое «ах!», что легкие облачка пуха взмыли ввысь и теперь плавно реяли вокруг онемевшей от подобной дерзости Чечек.

– Кто ты такая? Ну? Отвечай! Кто это, Бурунсуз? Зачем ты привела ее? Чтобы позлить меня?! – закричала она наконец.

– Я бы не осмелилась, Чечек, – устало вздохнула Гюлизар-ханым. – Это была воля господина.

– Что-о?! – Чечек побелела. – Уж не хочешь ли ты сказать?..

– Да, да, – кивнула Гюлизар-ханым. – Сегодня пятница, а значит…

– Ты привела ее на джумалык? [50] – взвизгнула Чечек так, что Гюлизар-ханым даже поднесла ладони к ушам, но ничего не ответила, а только опустила глаза.

Пышная грудь Чечек ходуном ходила. Лиза ожидала, что эта возмущенная валиде-хохлушка сейчас набросится на нее, но Чечек сумела перевести дух и даже усмехнулась. Впрочем, усмешка ее была из тех, что страх наводит.

– Ну что ж, – пожала она плечами, – иди сюда, дай хоть разглядеть тебя как следует. Как же тебя зовут? – спросила она снисходительно, но Лиза не пожелала ни ответить, ни приблизиться к ней.

– У нее пока нет имени в гареме, – подсказала Гюлизар-ханым. – Она русская – вот все, что я о ней знаю.

– А-а, кацапка! [51] – протянула Чечек. – Ну и где же твое вымя?

Лиза стремительно шагнула вперед, чтобы показать этой грудастой коровушке, у кого здесь вымя, как вдруг Чечек с неожиданным проворством нагнулась, вцепилась в край холстины, на которую было навалено перо и на которую уже ступила Лиза, и дернула так резко, что та не удержалась на ногах и рухнула прямо в ворох птичьего пуха!