Князь сердца моего - Арсеньева Елена. Страница 33

Как ни рвалось ее сердце к русскому князю, как ни жаждала она узнать о его судьбе, возможностей к этому оставалось все меньше, а расстояние между нею и охотничьим домиком все увеличивалось. От Лелупа отвязаться нельзя, он был вездесущ, как рок, а потому Анжель заставила себя отринуть все сладостные и горестные воспоминания о русском барине и всецело предаться мечтам об избавлении от Лелупа. Она верила, что сие произойдет рано или поздно, а потому исподволь готовилась к этому, не желая, обретя свободу, умереть с голоду и холоду. Она знала, что сразу после полуночи Лелуп впадает в такой крепкий сон, что хоть огнем его жги – не добудишься! В эту пору можно без опаски подпороть подбивку его мундира и вытащить оттуда бриллиантик или изумруд, что почти каждую ночь и проделывала Анжель, потом тщательно зашивая распоротое место иглою, которую она берегла пуще ока и для лучшей сохранности прятала в мех Лелуповой дохи. Найти место для камушков было непросто, ведь Лелуп не стыдясь лапал ее, где только рука доставала. Тут очень кстати пришлись надетые на нее Матреной Тимофеевной меховые полусапожки, под стельки которых и заталкивала она свою добычу. Причем Анжель нимало не угрызала совесть за воровство, напротив, она испытывала истинное наслаждение! Ведь это были награбленные драгоценности, они принадлежали Лелупу не по праву – что же в том, что они сменили хозяина? Анжель сожалела лишь о том, что их у нее пока так мало. Она намеревалась за эти вещицы подкупить людей, которые избавили бы ее от Лелупа, увезли, взяли с собой, а его... Ей было враз сладостно и тошно думать о казни, которую она придумает для ненавистного, когда обретет над ним власть!

Ну а пока она находилась в его власти и принуждена была сохранять ту маску омертвелого безразличия ко всему на свете, которая уже сделалась для нее привычною. Анжель покорно последовала за Лелупом в угол, села на тюк, вытянула ноги, прислонившись к стене и прикрыв глаза.

До Анжель вдруг донеслись обрывки разговора:

– Говорят, над русскими позициями парил орел в день сражения при Бородине, и они восприняли это как знак победы.

– Ну и дураки! – отозвался другой голос, насмешливый. – Победа была за нами!

– Это одному Богу ведомо, – произнес еще один голос.

Она лениво приоткрыла глаза и увидела неподалеку того самого человека с лукавым лицом, который схватился с Лелупом из-за казачьего полушубка. Причем Анжель не сомневалась, что она и прежде его видела, только вот где, когда? Ей было почему-то очень важно вспомнить первую встречу с этим человеком, и она продолжала смотреть на него пристально и слушать его речь.

– Да, русские проиграли нам при Бородине – кто спорит? От некоторых их соединений не осталось ни одного человека. Целые русские полки лежали распростертые на окровавленной земле и этим свидетельствовали, что они предпочли умереть, чем отступить хоть на шаг.

– Что и говорить! – нехотя согласился мрачного вида итальянец – Анжель и его прежде встречала и знала его имя – Гарофано. Он сидел возле костерка и медленно помешивал что-то вкусно пахнущее в котелке. – Я видел места трех главных редутов – все там было взрыто ядрами, а кругом валялись клочья защитников и разбитые вдребезги лафеты пушек, а еще трупы лошадей. В некоторых местах битва была столь ожесточенной, что тела были нагромождены кучами: и русские, и наши!

– Русских было больше, – упрямо буркнул Лелуп.

– Да, больше... – согласился тот, с веселым лицом, которое сейчас, однако, приобрело унылое выражение. – Трудно представить себе что-нибудь ужаснее главного редута. Погибшая почти целиком дивизия Лихачева словно бы и мертвая охраняла свои позиции.

– Кто дал тебе право глумиться над останками наших славных воинов? – заорал Лелуп.

– Да уж, де ла Фонтейн, ты что-то не в меру полюбил русских... А ведь они наши враги! – подхватил еще чей-то голос.

«Вот какая, значит, его фамилия: де ла Фонтейн!» – почему-то обрадовалась Анжель. А тот между тем продолжал:

– Разве отдать должное храбрости врага – значит полюбить его? Брось, Лелуп! Мы не видели тебя ни при Бородине, ни при Шевардине... только в горящей Москве.

Лелуп оскалился по-волчьи, но лишь сплюнул, не решившись броситься на насмешника. Здесь было слишком много народу, и каждый мог бы назвать Лелупа «жидом» и «московским купцом». Тогда пришлось бы драться со всеми, а в блокгаузе было не меньше полусотни человек. Поэтому он сделал вид, что не расслышал оскорбления, и отвернулся с деланым безразличием. Лелуп начал неприметно оглядывать соночевщиков, гадая, удастся ли попозже, когда все утихомирятся, выторговать у кого-то из них золото или драгоценности... или украсть. Хорошо бы пошарить в ранце и карманах этого краснобая де ла Фонтейна, который все не прекращает свою болтовню.

– Народ русский сотворен из противоположностей! – разглагольствовал между тем Оливье, который и всегда-то любил пофилософствовать, а уж тем более когда на него были устремлены прекрасные синие глаза. – Да вы все это видели: сжечь собственную столицу, чтоб только не досталась врагу! Поразительна сила духа, которую выказали русские. Они храбрее испанцев!

– Ну, это уж ты лишка хватил, – проворчал какой-то бургундец, чье происхождение и любимое занятие можно было определить по красному носу и набрякшим щекам. – Баски грызли нас зубами за свои горы, за свои оливы и маслины! Трупы наших товарищей, побывавших в их руках, выглядели так, как если бы прошли все семь кругов ада!

– Я говорю о мужестве, а не о жестокости, – возразил де ла Фонтейн. – В народе этом есть что-то исполинское, обычными мерами неизмеримое. Один умный человек сказал, что Россия похожа на шекспировские пьесы, где все величественно, что не ошибочно, и все ошибочно, что не величественно.

– Да ты просто предатель, если так хвалишь тех, кто довел нас до такого состояния! – взревел Лелуп.

Он двинулся было на де ла Фонтейна, однако Гарофано проворно плеснул на руку Лелупу из поварешки и, когда тот, ошеломленный болью, замер, вытаращив глаза, с сожалением в голосе сказал:

– Хоть и зол ты, а глуп! Легче ли было бы тебе, ежели б тебя довели до такого состояния, – он так похоже передразнил рычание Лелупа, что все вокруг прыснули, – слабаки и ничтожества?! Коли так, ты и сам выглядел бы ничтожеством. А быть побежденным могучим противником вроде и не столь стыдно.

Лелуп озирался, злобно оскалившись. Ему хотелось опрокинуть на голову Гарофано его котелок со всем содержимым. Но он счел за благо пока смолчать, но непременно расквитаться при случае и с негодяем Гарофано, и с де ла Фонтейном, чья болтовня не смолкала, хотя кое-кто уже спал. Вот и Анжель лежит с закрытыми глазами, и ее уморил глупый трепач. Да он и сам устал нынче, даже есть расхотелось. Может быть, позднее, когда все уснут, он утолит свои аппетиты, а пока – спать, спать!

Лелуп расстелил плащ, шубу и уже улегся было рядом с Анжель, но бросил последний взгляд на де ла Фонтейна, и в горле у него тотчас пересохло, а разум воистину помутился, ибо он увидел карты...

Карты!

Анжель вовсе не спала. Она закрыла глаза, испытывая неизъяснимое блаженство от слов де ла Фонтейна. То, что он говорил о русских вообще, в ее восприятии относилось только к одному человеку. Это он был создан из противоположностей. Это он был враз нежен и воинствен, это он выказывал поразительную силу духа! Снова и снова всплывали в ее памяти их объятия, их поцелуи, его глаза и улыбка... Но потом явилась другая картина, от которой больно защемило сердце: его изорванное пулями тело, отброшенное к яблоне...

Боль уколола сердце так, что Анжель вскинулась и села.

Она огляделась затуманенными глазами и с изумлением обнаружила, что Лелуп не сидит, как цепной пес, возле нее, а сгорбился за шатким столом, где напротив него поигрывает истрепанной колодою карт тот самый де ла Фонтейн.

Одного взгляда достало Анжель понять, что идет игра и Лелуп безнадежно проигрывает. Его проигрыш или выигрыш волновали ее лишь постольку, поскольку имели отношение к ее судьбе. Поэтому она решилась приблизиться к играющим и украдкой посмотреть на стол, куда все уставились как зачарованные. Анжель какое-то время стояла, не веря своим глазам, глядя на горку драгоценных камушков и золотых украшений, – и вдруг вонзила ногти в ладони, чтобы не закричать от бессильной ярости. Да ведь Лелуп поставил на кон и, судя по всему, проиграл те самые камушки, которые должны были перекочевать в ее башмаки. Мерзавец, merde. Анжель едва удержалась, чтобы не выцарапать ему глаза... Она уже считала эти драгоценности своими и готова была сейчас на все, чтобы хоть как-то отомстить, досадить Лелупу. Но поскольку сделать это сама никак не могла, с надеждою устремила свой взор на человека, которому Лелуп проигрывал.