Крутой мэн и железная леди - Арсеньева Елена. Страница 23

Но страшно выходить на балкон. Ведь тот, кто это бросил, сейчас где-то там, внизу.

Ощущение чужого, недоброго взгляда поползло через открытую балконную дверь, как тяжелый зловонный туман…

А она тут сидит под сияющей люстрой – смотрите на меня, вот она я!

Алёна ударила по выключателю и ринулась на кухню. Разыскала под мойкой резиновые перчатки, надела их и вернулась в спальню – теперь уже темную. Впрочем, из прихожей падало достаточно света, чтобы можно было найти сверток.

Подняла его, вышла под лампу в коридор, развязала «фенечку», развернула… мгновение стояла, не веря глазам, вглядываясь то в камушек – обычный кусочек гранита, который был завернут в бумажку, то в неровные строки, вкривь и вкось нацарапанные на тетрадном листке простым карандашом: БЕРЕГИСЬ!

Затошнило до холодного пота на висках! Творожки «Чудо» вместе с йогуртами так и рвались к горлу. Нервно сглатывая, Алёна снова завернула камень в листочек, кое-как обмотала «фенечкой», подошла к балкону и швырнула сверток наружу, от всей души надеясь, что камень угодит точнехонько по голове тому, кто его сюда забросил и теперь ждет результата своего труда.

А каков должен быть результат?

Ничего, ничего Алёна не знала и не могла понять.

Тетрадный листок. Корявый почерк. Детский голос. Это что, ребенок какой-то дурачится?

И глюки компьютерные – детские забавы?

Нет, на сегодня хватит! Хватит!

Она выключила компьютер, потом забралась в постель и свернулась клубочком, подтянув колени к подбородку. Голова была пустой… такой пустой, что стало страшно. По идее, Алёна должна была сейчас мучиться разгадкой всей этой… всего этого… но она даже слова к определению творящегося не могла подобрать! Потребовалось невероятное напряжение, чтобы набить голову хоть какими-то словами, пусть даже не имеющими отношения к происходящему. Это оказались слова из песни, которую недавно напевал Юрий Литвиненко и которая Алёне тоже нравилась и вместе с тем пугала ее, потому что как бы предвещала нечто опасное и непонятное:

Она больше не играет со своей душой, но кто играет с ее рассудком? И нет у нее никакого героя, она, железная леди, сама за себя! Вот уж воистину, как тут не взмолиться, подобно певцам: «Останься в живых, отчаянный псих!»

Отчаянный псих – это тоже она, Алёна?

Не дай мне бог сойти с ума?..

От этой мысли снова стало страшно – до такой степени, что она внезапно заснула, словно убитая этим страхом наповал.

Не дай мне бог сойти с ума…

«Дорогой Костя, это мое последнее письмо к тебе.

Ты удивишься, почему последнее, если ты никаких других не получал. Я их писала, все эти годы писала, что ты от нас ушел, но не отправляла, рвала и потихоньку от Ниночки выбрасывала. А вот это уже отправлю, потому что чувствую, что больше нечего тянуть. Так что оно и первое, и последнее.

У меня столько против тебя и нее на душе накипело, что я даже удивляюсь, как это могу сейчас писать спокойно, думать, чтобы ошибок не допускать, чтобы почерк был хороший. Хотя какой может быть хороший почерк, когда лежишь? Я уже даже сидеть не могу, поэтому ты извини, что пишу как курица лапой. Ладно, главное, чтобы ты это прочитал.

Ты не думай, я на тебя не злюсь, я уже все простила. Я понимаю, что ты бы ко мне пришел, если бы мог сам решать за себя, но ты ведь не можешь. Небось она тебя настропаляет и уверяет, что я все вру, что не так уж сильно я больна, а просто голову морочу вам и жизнь хочу отравить.

А она подумала, сколько жизни мне отравила и сколько лет у меня отняла? Разве я должна была стоять там, на рынке, этими кофтами и джинсами торговать? Ведь я твоя законная жена, а она кто? Это ей там место, на том рынке, в той железной загородке, где я стояла как собака цепная в любую погоду, охраняя твое добро. Это добро ты на своем горбу привозил, в зубах таскал, чтобы ей было хорошо. Ты о ней думал, ради нее надрывался, а не о нас с Ниночкой, теперь, получается, я ради нее умираю, а Ниночка останется сиротой.

Все из-за нее!

Почему ты не поставил ей железную загородку рядом с моей, ее там не посадил? Может быть, она тоже простудилась бы, заболела воспалением легких и тоже умерла бы, а я бы тебе говорила, что она врет и притворяется, так что ты к ней не ходи, ничего, мол, не сдохнет!

Конечно, я еще не умерла, но ведь уже скоро…

Я так решила, что ты это письмо прочитаешь, когда меня уже не будет на свете, чтобы ты не подумал, что я тебя все еще обманываю и чтобы никто тебе ничего такого не внушил. Вот буду лежать в гробу, тогда Ниночка тебе это письмо передаст.

Я прошу, я тебя умоляю – ты дочку не оставь! Не оставь. Только, Христа ради, не приводи в наш дом эту свою женщину – у меня даже язык не поворачивается ее имя называть, будь оно проклято!

Ладно, ничего больше против нее не скажу, говорят, надо прощать, особенно перед смертью… я ее прощаю, только знаю, что счастья ей больше в жизни не будет. Не может ей быть счастье, если я из-за нее столько слез выплакала и теперь из-за нее моя дочка одна останется.

Костя, не приводи Ниночке мачеху. Больше ни о чем тебя просить не стану и слова плохого не скажу. Живи как тебе бог укажет.

Ты меня прости и зла на меня не держи, и я тебя прощаю. Твоя бывшая жена Валя.

3 ноября 1996 года».

Утро после ночи, похожей на пестрое лоскутное оделяло: сон и бессонница, непонимание и догадки, сомнения и уверенность, страх и покой, желание взглянуть в лицо очевидности – и в то же время закрыть на нее глаза, и все это собрано в самом причудливом беспорядке, более того – даже еще не собрано, а перемешано в голове, мельтешится там, словно овощи в салате, который беспрестанно размешивает старательная хозяйка…

Старательная хозяйка – это Алёна, и в голове у нее – полная каша.

Так все-таки каша, салат или лоскутное одеяло?

Да какая разница?!

Главное, что ничего не понять, ни-че-го!

Но вековечный закон жизни: утро вечера мудренее – уже начал работать, и солнечный свет разгоняет ночные тени, а страсти-ужасти кажутся даже не столь клубящимися и многорукими.

Вроде бы ничего особенного не произошло, кроме нагромождения каких-то нелепиц, строго говоря, не о чем беспокоиться, но ведь это только захлопотанная милиция не начинает искать преступника, пока преступление не совершено. А авторы дамских детективов – они малость пошустрее, тем паче когда дело касается их душевного спокойствия и, может статься, безопасности.

Слово БЕРЕГИСЬ! на клетчатом тетрадном листочке – это угроза или предостережение? Неизвестный человек пытается запугать или предупредить Алёну?

Чем запугать? О чем предупредить?

Кабы знать…

Ладно, попробуем разобраться еще раз.

Итак, всё началось – с чего? Вернее, с кого?

Всё началось с Влада (по кличке Бультерьер!), который подлез к Алёне в «Барбарисе» с кретинским вопросом про «Тараса Бульбу». Может быть, в этом Тарасе Бульбе кроется особый смысл и разгадка всех последующих нелепиц?

А может быть, смысл и разгадка в созвучии слов «бультерьер» и «бульба»?

Да-да-да… И заодно – в словах «буль-буль» и «Бюль-Бюль-оглы»!

Пожалуй, оглы ни при чем. Просто-напросто Владу нужен был предлог, чтобы привлечь внимание Алёны и поспорить с ней на заведомый проигрыш. Не стоит сомневаться: этот самый Бульба не единожды выручал его в жизни, помогал озадачивать людей, поэтому Влад не сомневался, что и тут все пройдет как надо.

Прошло.

Потом Влад, поняв, что Алёна вот-вот смоется, подкараулил ее в машине, предварительно надев под куртку бронежилет. От этого он и показался ей таким растолстевшим! То есть, надо полагать, друг с пистолетом уже ждал его где-то в кустах Алёниного двора, готовый опробовать бронежилет на прочность…