Мимолетное сияние (Марина Мнишек) - Арсеньева Елена. Страница 14

Именно желание хоть как-то закрепить свои права на сына, казалось Марине, и побудило Заруцкого называться иногда Дмитрием. Когда он захватил Астрахань и утвердился в этом городе, убив воеводу Ивана Хворостинина, астраханцы так и надписывали свои челобитные:

«Царю-государю Дмитрию, государыне-царице и великой княгине Марине Юрьевне и государю-царевичу и великому князю Ивану Дмитриевичу».

Астрахань стала последним прибежищем «царской семьи», прошедшей за минувшие четыре года, кажется, все круги ада, испытавшей и огонь, и воду, и медные трубы. Их гнали поляки, русские, шведы, казаки…

Да разве только они одни переживали муки? Разве не горела в адском огне и вся страна?

Марина думала, что самым большим несчастьем в ее жизни был брак со вторым Дмитрием. Вспоминала, как испугалась, увидав его: «Нет, лучше смерть, чем это!» Но, как ни странно, она смогла это пережить. А вот после его смерти на нее обрушились настоящие несчастья, которые никак невозможно было избыть. И наваливались они так поспешно, так неудержимо, что их не только остановить было невозможно, но даже и исчислить. Пытаясь вспомнить их и как-то упорядочить, она терялась: немыслимо, беды путались в памяти, накатывали косматым водяным валом, какие порою ходили по Волге и Каспийскому морю, около которого стояла Астрахань.

Воспоминания далекого, дальнего прошлого – вот что было соломинкой, за которую неустанно хваталась Марина. Сама себе она казалась человеком, разбуженным посреди чудного, блаженного сна, и расставаться с видениями было невозможно, невыносимо, поэтому она и наяву пыталась поймать рассеивающийся призрак. Она отворачивалась от пропастей, которые разверзались под ногами, и закрывала глаза перед препятствиями, выраставшими тут и там на ее пути. Ноги ее были изранены, руки ослабели, душа изуверилась…

Самое страшное было именно в том, что верить она могла считаному числу людей. Иван любит ее – но держится больше за своего сына, которого упрямо хочет видеть на царстве Московском. Вот Барбара, конечно, предана госпоже непоколебимо, не покинула ее ни в Калуге, ни в Михайлове, ни в Коломне, ни в Астрахани; да еще, на Маринино счастье, прибился к их скудному двору неутомимый странник – тот самый Никола де Мелло, который когда-то убеждал ее сойтись с Дмитрием. Она была настолько счастлива снова увидеть рядом католического монаха, что простила изрядно постаревшему, но по-прежнему не унывающему августинцу его происки. Вот и все люди, которым она могла верить…

Всякий союзник был таковым лишь до поры до времени, пока преследовал свою выгоду. От некоторых приходилось остерегать Заруцкого, который был обуреваем желанием собрать под знамена царевича Ивана целую армию. Самым опасным среди таких временных союзников, готовых в любое мгновение обратиться врагами, был, конечно, Прокопий Ляпунов. Марина никогда не доверяла предводителю земли Рязанской: он крепко держался против обольщений Дмитрия Второго, ни шагу уступки ему не сделал. Не изменился и теперь. Союз его с Заруцким был временным: как только Ляпунов понял, что донца волнует только своя выгода, так начал отлагаться от него, упрекая Заруцкого в том, что тот предает православную веру.

Это было смешно: насколько ненавидел Заруцкий поляков, столько же ненавидел и московитов, насколько пренебрегал католической верой, столько же презирал и православие. Поэтому сколько бы ни приобретал Заруцкий своей легендарной храбростью в битвах с поляками, он терял гораздо больше, когда вновь ополчался против своих и разорял монастыри, грабил церкви, насиловал монахинь…

Его налет на Девичий монастырь близ Москвы заставил Марину чуть ли не визжать от ярости: ну зачем дразнить этих московитов, которые за своего бога готовы горло перегрызть?! И в то же время доставил ей огромную радость. Среди ограбленных до нитки, обесчещенных, разогнанных из монастыря инокинь оказалась старица Ольга… Уж Марина-то отлично знала, кто таится под этим именем! Ведь именно ей была обязана Ксения Годунова тем, что рассталась со своими роскошными «трубчатыми косами», воспетыми даже в песнях, что ее тело, «словно вылитое из сливок», иссохло под монашеской одеждой. Но хоть и бросил Дмитрий – тот, первый, подлинный! – под ноги своей польской невесте страсть к русской красавице, все же ревность никогда не утихала в сердце себялюбивой шляхтянки. И, может быть, она впервые почувствовала себя отмщенной, когда услышала о бесчинствах донцов в Девичьем монастыре.

Однако тут же вещее сердце сжалось, предчувствуя, как это аукнется для имени и славы Заруцкого.

Конечно, имя дочери Бориса Годунова, полузабытое имя, уже мало что означало для русских людей. Но такими вроде бы незначительными каплями постепенно переполнялась чаша терпения… и скоро ярость народа должна была хлынуть через край, обратившись равным образом и против чужеземцев, и против «своих» разбойников.

Марина поняла: это случилось, когда в Нижнем Новгороде начало собираться ополчение. Опасный Ляпунов к тому времени был уже мертв, однако новые имена – Минина и Пожарского, предводителей нижегородского ополчения, – вскоре сделались новыми кошмарами снов Марины.

По шляхетскому пренебрежению к «быдлу», «холопам» она относила торгового человека Кузьму Минина на второе место. Гораздо сильнее беспокоила ее обаятельная личность князя Дмитрия Пожарского! Его надо было сжить со свету – на меньшее ни Заруцкий, ни сама Марина никак не соглашались.

Атаман нашел среди своих донцов двух верных лихих людей – казаков Обрезку и Стеньку. Затесавшись в ополчение, они отыскали сообщников среди близких к князю людей. Всего в заговоре было человек семь; причем один из них – из числа самых близких Пожарскому, казак Роман. Он жил на подворье князя и служил ему. Долго выбирали случай убить князя, и вот наконец сговорились, когда и как сделать это.

Пожарский был в съезжей избе; вышел во двор и начал рассматривать пушки, какие из них пригодятся для похода на Москву. Роман схватил князя за руку, чтобы придержать его, а в это время из толпы, окружавшей Пожарского, вырвался Стенька. Он замахнулся ножом на князя, стоявшего к нему спиной, однако тот именно в это мгновение отодвинулся (не видя убийцу – вот уж воистину бог спас!), и удар Стеньки пришелся по руке Романа. Тот упал и завопил от боли; Пожарский сперва подумал, что казака ранили в толпе нечаянно, но тут люди закричали: «Тебя хотят убить, господин!»

Ратные и посадские сбежались, повязали Стеньку, начали мучить. Он во всем сразу сознался, указал и на сообщников. Народ хотел всех немедля предать смерти, однако Пожарский велел держать их для обличения Заруцкого. Хитрый донец пытался выдавать себя за сообщника ополченцев, но тут стало ясно, что с таким сообщником вязаться – все равно что выпустить волка пастись вместе с ярками.

Теперь Заруцкому никакой веры ни у кого не было. Умудрился Иван Мартынович окончательно разладить и с поляками, страшно расправившись с теми из них, которые были в его войске и склоняли казаков отложиться от мятежного атамана.

И тут случилось событие, которое было истинным горем для таких воронов, как Заруцкий, но добрых людей преисполнило надежды: в Москве созвали избирательный собор, долго судивший да рядивший, но наконец решивший звать на царство молодого Михаила Романова, сына Филарета, – Федора Никитича Романова. Ведь к этой поре умер в польском плену бывший царь Шуйский!

Теперь из обыкновенных разбойников люди, подобные Заруцкому, стали врагами державы, государевыми преступниками. Надо было уносить ноги как можно дальше от Москвы – зализывать раны, набираться новых сил.

Метнувшись из Калуги в Михайлов, а потом предав город, непокорный ему, огню, Заруцкий вместе с Мариной, сыном Иваном, ее маленьким двором и двумя сотнями казаков прорвался до Воронежа, на Дон, но не удержался и там. Ринулся с остатками своих сил к Астрахани, взял ее нахрапом, убил воеводу и стал там править.

Немного отдышавшись и убедившись в подобии некоторой безопасности, Иван Мартынович с Мариной опять стали размышлять, как бы добраться до власти. Задумали они накликать на Русь персидского шаха Аббаса, втянуть в игру и Турцию, поднять юртовских татар, ногаев, волжских казаков, стянуть к себе все бродячие шайки черкесов и русских воров Московского государства и со всеми идти вверх по Волге, покорять своей власти города. На это нужны были немалые деньги, но Заруцкий покорил своей власти рыбные учуги и ловли и обратил их в свои доходы, лишив Московское государство этого богатого источника.