Отражение в мутной воде - Арсеньева Елена. Страница 45

– Ты готова? Можем идти?

Они, впрочем, больше ездили, чем ходили. Тина совершенно измаялась, выбирая момент поудобнее – сказать Георгию о своей благодарности, а потом, может быть, предложить ему помощь. Ужасно хотелось, чтобы рухнули эти незримые стены, которыми он, чудилось, отгородился от нее. Однако Георгий все глубже погружался в молчание, и на лице его застыло такое задумчиво-отчужденное выражение, что Тина не осмеливалась слова сказать.

В молчании, прерванном двумя-тремя словами, пообедали они в каком-то бистро на Елисейских Полях. Чтобы не чувствовать себя чем-то вроде косточек от рыбы, которые Георгий вилкой сдвинул на край тарелки, она изо всех сил пыталась получать удовольствие от еды, от Парижа, в конце концов! Но у незнакомой рыбешки против жареной кеты или, к примеру, карася в сметане не было никаких шансов. Париж тоже… как-то так… не блистал.

После обеда поехали к Триумфальной арке и Эйфелевой башне. Зачем ездили – Тина не поняла. Отметиться в самых «туристических» точках, что ли? Следующая «отметка» состоялась в Лувре.

К стеклянной пирамиде входа тянулась длиннейшая очередь, и Тина вдруг почувствовала смертную тоску оттого, что Георгий встанет сейчас в эту очередь, а потом они спустятся вниз, в кассы, и побредут по залам великого дворца-музея…

Не то чтобы она испытывала такое отвращение к искусству вообще, а к луврскому собранию – в частности. Конечно, Музей имени Пушкина ближе сердцу, что и говорить, но это еще не повод… Но этот дворец… Слишком уж чужим он казался. Даже Людовик ХIV, восседавший на задумчивом коне, казалось, смотрит как-то ехидно, словно суля всевозможные беды.

Тина вздрогнула, обернулась.

Возле монумента стоял невысокий человечек в бескозырке, в клешах и фланельке. В вырезе, конечно, маячила «морская душа». Бляха ремня сверкала на солнце.

Туристы, стайками слетавшиеся к ногам Короля-Солнце, поглядывали не то с восхищением, не то с возмущением на эту диковинную фигуру. Однако ажан, [2] переминавшийся с пятки на носок неподалеку, только хмыкнул:

– Эй, Рок, тэ туа!

– Сам заткнись! – огрызнулся певец.

Ажан c солидным видом кивнул, выражая полное удовлетворение, и больше уже никак не реагировал на певца. Туристы же мгновенно смирились: если разрешено, значит, необходимо!

Ловким движением моряк сорвал с головы бескозырку, заорал:

– Раскошельтесь, бывшие товарищи! Помогите до России добраться! Посудину арестовали в Марселе, команда подалась кто куда. Собираю на билет до дому, до хаты!

Тина поджала губы. Этот «юный нахимовец» врал как сивый мерин. Да, конечно, российские суда арестовывают в иностранных портах, арестовывают все, кому не лень, от греков до норвежцев, это общеизвестно. Однако, даже на непрофессиональный Тинин взгляд, «мореман» отстал от времени лет на двадцать. Да и в ту пору моряки торгового флота в такой форме не ходили.

«Русский герой» – вьется надпись на ленточках… Скажите, пожалуйста! Дяденька купил этот прикид вместе с потускневшей медалью «За отвагу», чтобы выглядеть поэффектнее. Ничего не скажешь, колоритная фигура, хоть и ростом метр с кепкой, вернее, с бескозыркой, и высох, будто корюшка на солнце, и лицо… мертвое лицо. Глаза-то яркие, бирюзовые, но жизни в них нет. Устал сто раз на день повторять одно и то же? Наверняка есть у него и французский вариант. Что-нибудь вроде: «Мосье, же не манж па сис жур» – или как там у классиков?

Тина фыркнула. Однако и без французского эта форма, этот голос и эта легенда неплохо питали бедолагу. Вот один турист достает кошель, другой, третий. Бог ты мой! Да ведь это все свои, родимые, русаки: частью «новые», частью не очень. Подают соотечественнику очень даже охотно. Если так и дальше пойдет, за месяц он уж точно наберет на билет. Только вопрос: так ли уж хочется ему возвращаться на обломки великой империи? Не лучше ли тут, в сердце прекрасной Франции? Мужичок снова заорал:

– Старая редакция, – пробормотал Георгий, подходя к Тине и пряча в карман чуть полегчавший бумажник. Значит, тоже не остался равнодушным к очарованию «юного нахимовца»? – Потом пели про «партии имя». Ну что, поехали дальше?

Она кивнула, так и не спросив: дальше – это куда? Ничего, сама увидит, надо полагать.

С полчаса «Мерседес» колесил по парижским улицам. Молчание давило, как духота, хотя кондиционер работал, навевая неживую прохладу. Тина исподтишка взглянула на Георгия, и ей показалось, что он дрожит от холода. Нет, конечно, не дрожит, но от него исходит какое-то напряжение, воздух рядом с ним… словно вибрирует.

Чего он ждет? И от кого? От нее? Да нет, что она ему?..

Проехали по бульварам. Потом – мимо «Мулен-Руж». И опять куда-то повернули, начали кружным путем подниматься в гору. Тина насторожилась.

Георгий остановил машину в конце длинной вереницы других, приткнувшихся к узенькому тротуарчику. Вылезли, пошли куда-то. Слева тянулась высокая каменная ограда. Справа – заросли вечнозеленых кустарников с мелкими листочками. Впереди… да, она не ошиблась: впереди возвышался высокий белый собор.

Тина споткнулась. Георгий покосился на нее, но не протянул руку, промолчал.

Она невольно вздрогнула.

Сакре-Кер! Он привез ее на холм Сакре-Кер…

Ну что ж, этого и следовало ожидать. Отмечаться так отмечаться. Надо надеяться, они пробудут здесь так же недолго, как в других местах.

Обогнули собор – и прелестная, всегда затянутая легкой дымкой панорама Парижа раскинулась перед ними. Один из красивейших городов мира!

Тина поспешно отвернулась. Сил нет смотреть туда. Однако оглядываться еще тяжелее. Интересно, замечает ли кто-нибудь, что темно-зеленый с желтыми кистями дрок, эти черные кипарисы, эти камни, затейливо огибающие дорожки, эти низкорослые блекло-лиловые цветы – все здесь напоминает кладбище? Или это ей только так кажется?

В беспомощности оглянулась. Ну да, все как тогда. Два араба сидят на ступеньках, плетут девчонкам цветастые косички-пружинки. В приоткрывшейся двери собора видна тьма, расцвеченная огоньками свечей, тьма пахла чужеземным католическим ладаном. Море людей вокруг… Нет, никто не ощущает того, что ощущает она, никого не гнетет щемящая красота этих белых стен, никому не нашептывает ветер (а здесь всегда ветер!) кошмарных воспоминаний.

Только, возможно, Георгию… Неужели он что-то знает про сон? Иначе зачем бы привел ее сюда? Ох нет, глупости. Но откуда это чувство, будто ему все-все известно… даже о том, о чем сама Тина может лишь догадываться?

Не чуя под собой ног, она быстро прошла мимо высокого крыльца собора. Спустилась по ступенькам в аллейку.

Да, та самая. Свесился вниз пышный желтый куст. Дрок. А желтый – цвет разлуки.

Повернула за угол. Знала, что именно здесь увидит, а все равно прижала руку к груди, сдерживая биение сердца. Одинокая скамейка. Стоит себе… и ничего! С того места, где застыла Тина, не видно пятен крови. Хотя их, конечно, давно смыло дождями, а может быть, здешние уборщики постарались: кто же захочет отдыхать на скамейке, залитой кровью?

– Устала? Хочешь, посидим, передохнем?

Голос Георгия.

Тина глубоко вздохнула, пытаясь выплыть из страшных воспоминаний, – и вдруг увидела, как он прошел к той самой скамейке и уселся на нее.