Помоги другим умереть - Арсеньева Елена. Страница 10

– И что тут такого особенного, почему ты решил, что это не ее голос? – спросила она, дослушав запись.

– Минуту, – загадочно усмехнулся Грушин и достал из кармана третью кассету. – Теперь послушаем вот это.

Кассета была крошечная – от карманного диктофона. И запись, похоже, велась на изрядном расстоянии от источника звука: женский голос звучал приглушенно, как бы смазанно:

– …Да плевать мне на все эти глупости, разве не понятно? Ну, съезжу через неделю туда, какое это имеет значение? Что я, лягушка холодная? Родной муж весь поломался – не могу я там сидеть! Мама не поверила: ты возвращаешься, что ли? А я: неужели?! Сережка, тебе очень больно будет, если я тебя обниму?

– Попробуй. Тебя же все равно не остановишь. Только извини, если я буду целоваться со стоном.

Голос Климова. Но совсем другой, чем помнит его Женя. Не через губу цедит, как обычно. Голос любящего человека. Счастливого.

– Ну, потом они начали целоваться, шептаться и все такое. – Грушин сделал знак выключить запись. – Там уже совсем не разбери-поймешь. И это в больнице… неймется людям. Хорошо хоть, что палата отдельная благодаря любящей теще, которая там трудится в нейрохирургии, что ли. А скажи, ты ничего не заметила странного в этом разговоре?

– Кроме самого Климова, ничего, – честно призналась Женя. – Он опять предстал совершенно другим.

– А как насчет голоса Валерии?

– Ну, лексика теперь другая, интонации тоже. Так ведь и настроение иное! Однако этот ее выговор, эти «без пять», «неужели» – очень характерные признаки.

– Ну да, – тихонько усмехнулся Миша Сталлоне, – она их очень усердно педалировала, не правда ли?

– Вы что, ребята, хотите сказать, будто с Климовым ворковала вовсе не его жена? То есть Грушин все-таки установил факт адюльтера?

– О нет! – Грушин с хитрым видом покачал головой. – В том-то и дело, что нет. С Климовым ворковала, как ты говоришь, его собственная родная жена, сломя голову примчавшаяся из Франкфурта, чтобы обнять обожаемого супруга, невзирая на его переломанные ребра. Я ее сам видел в больнице, и запись сделана мной.

– Ты в больнице был?! – вытаращила глаза Евгения. – У Климова?

– Не лично у него, но в непосредственной близости. Заглянул, сделал вид, что ошибся палатой. Заодно пристроил диктофончик в вазон с искусственной азалией, которых там натыкано видимо-невидимо.

– Но почему ты туда вообще пошел, не понимаю?

– Думаешь, я понимаю? – легкомысленно сообщил Грушин. – Что-то зацепило меня в том, втором звонке, который якобы из Франкфурта. Не могу объяснить – накатило, и все.

Евгения и Миша Сталлоне переглянулись и враз глубокомысленно кивнули. Грушин любил говорить, что где-то на Парнасе живет десятая Муза – покровительница сыскного дела. Его она иногда посещала.

Короче говоря, Грушин инкогнито отправился навестить Климова в больнице – и нос к носу столкнулся в его палате со своей заказчицей, которая этим утром якобы звонила ему из Франкфурта.

– Слушай! – вдохновенно вскричала Евгения. – А вдруг эта дамочка никуда не уезжала? Что, если она для отвода глаз нас наняла, а сама предавалась нечистым страстям, одновременно планируя…

– Одновременно планируя убийство своего мужа, – кивнул Грушин. – А рыжий Балтимор – это и есть наемный киллер. Дешево и сердито. Ты это хотела сказать?

Женя прикусила язык.

Миша Сталлоне, слушавший их разговор с живейшим интересом, пошевелил «мышкой», и на экране вырисовались три графика: синий, зеленый и красный. Синяя и зеленая плавно опадающие линии сливались так плотно, что их почти невозможно было различить. Красная же топорщилась резкими углами.

– Это определение частоты основного тона голоса, – пояснил Миша. – Синий и зеленый – записи по телефону. Красный – диктофон. Голос высокий – видишь, какие острые, частые углы? Телефонный – гораздо ниже, мягче. Как будто маятник качается: чаще или реже. Чем чаще, тем выше голос.

– Ну, я не понимаю, – растерянно сказала Женя. – Настроение, наверное, тоже оказывает влияние?

– Конечно, только к основному тону оно некасаемо. К этим графикам мы еще вернемся, а теперь смотри сюда. – Он повернулся к самому большому монитору, где в трех углах мельтешили красные и зеленые квадратики. – Посмотрим на квадраты совпадений. Вверху телефонные записи, внизу – диктофонная. Смотрите внимательно.

Вверху с каждой секундой воцарялась все более интенсивная краснота. Внизу господствовал зеленый цвет.

– Совершенно ясно! – ткнул в экран пальцем Миша. – По телефону Грушину звонила одна женщина, а с Климовым в больнице обнималась совсем другая. Но которая из них его жена, это уж вы сами решайте.

– Больничная, – категорично заявил Грушин. – Я ее потом незаметненько до дому проводил. Проследовала по климовскому адресу – на автобусе, заметьте себе, хотя деньги мне якобы личный шофер привозил. Буквально через пять минут вышла погулять в компании двух пацанов и фокстерьера. Дети и собака тоже климовские. С балкона им махала климовская же теща, похожая на эту даму как две капли воды, если только капли могут стареть.

– А младшая капля не блондинка? – Миша Сталлоне задумчиво разглядывал красный график. – Ей за тридцать, лицо круглое, челюсть тяжеловатая, щеки пухлые, рот большой, нос башмачком?

На лице Грушина появилось выражение ужаса.

– Чушь какая. Ты не фоноскопист – ты патологоанатом! Эта Валерия Климова – такая веселая очаровашка. Чудные белокурые волосы, синие глаза, яркий чувственный рот.

– Ну я же и говорю – большой рот, – нетерпеливо перебил Миша. – Я не про общее впечатление спрашиваю, меня отдельные черты интересуют. Подумай, вспомни.

Грушин послушно задумался, и чем дольше он думал, тем более унылым становилось его лицо. В конце концов пришлось признать, что носик у Валерии Климовой коротковат и у основания, увы, приплюснут – правда что башмачком! И с челюстями вопрос сложный.

– Да ты не переживай так! – засмеялся бессердечный Миша Сталлоне. – Подумаешь, эстет! Вон Женечка у нас какая хорошенькая, просто фотомодель, но если посмотреть на график голоса…

– Спасибо, не надо. Я лучше сразу признаюсь, что в детстве мне удалили аденоиды, – пробурчала Женя. – В анкетах я об этом, правда, не пишу.

Внезапно она умолкла, осененная догадкой, и даже не сразу смогла заговорить снова:

– Мишка! Если ты облик настоящей Климовой угадал, значит, и ненастоящую описать можешь?

– Наконец-то хоть до кого-то дошло, кто является истинным сокровищем в этой конторе, – проворчал Миша. – Вот если бы мы в ФБР служили… Там, я в кино видел, на каждого гражданина Штатов имеется не только дактилоскопическое, но и фоноскопическое досье. Ну а мы имеем то, что имеем, поэтому дадим некоторую волю воображению. Разумеется, я могу подробно описать этот длинноватый нос и тонкие губы, однако вы с криком ужаса кинетесь прочь. Если останавливаться на отдельных чертах, получится настоящая Баба Яга. А если говорить об общем впечатлении… ищите, господа, роковую брюнетку лет сорока пяти. Ищите роковую брюнетку!

Помнится, Женя слышала такой анекдот. Муж возвращается домой, а жена ревниво заявляет:

«Тебе звонили!» – «Кто?» – «Какая-то белобрысая фифа с кривыми ногами!»

Выходит, эта неведомая супруга оказалась так же проницательна, как и фоноскопическая экспертиза Миши Сталлоне. Как говорится, в каждой шутке есть доля шутки.

Роковая брюнетка, значит. И вдобавок землячка Сергея Климова!

Да, напоследок Миша огорошил еще одним открытием: вывел на экран четвертый квадрат, обозначающий климовскую речь, и принялся уверять, что субъективный анализ доказывает: и он, и таинственная заказчица родом скорее всего с Дальнего Востока.

– Я служил в Хабаровске, – пояснил Миша. – Еще тогда удивлялся: приезжают люди с самыми разными диалектными особенностями, а через месяц-другой начинают говорить совершенно одинаково. Даже москвичи, с их тягучим, манерным аканьем. Даже ставропольцы, с их фрикативным «г» и мягким акцентом. Только кавказцы не переделываются, но это вообще случай клинический. Разумеется, я не говорю также о деревнях, где испокон веков селились только украинцы или белорусы. Там национальные характеристики более живучи. Но в городах господствует речь нивелированная, очень чистая и четкая, с твердым полногласием, без оканья, аканья, чоканья и шоканья. Могу спорить на что угодно: ваша роковая брюнетка окажется хабаровчанкой по происхождению, как ни старается выдать себя за коренную нижегородку.